«Вот чума, — подумал про сороку Федя. — У нее плохой характер».
В это время дядя Петя крикнул:
— Михаил! Направо поворачивай! Во-во, точно!
Первая телега, глубоко качнувшись, свернула на аллею, по бокам которой росли густые и темные деревья, за первой телегой — вторая, в ней Федя сидел.
Сразу перестало трясти, потому что под колесами был густой плотный слой желтых и красных, будто подпаленных листьев, и эти листья сразу налипли на все четыре колеса телеги. Посмотрел Федя вперед, и аж дыхание остановилось: там, в конце дороги, стоял огромный дом красоты неописуемой — с белыми колоннами, с широкими окнами и статуями у высоких дверей. Весь он был легкий, будто не из камня сделан, а из тумана. Феде даже показалось, что дом этот не на земле стоит, а плывет по воздуху ему навстречу…
Дом все плыл и плыл, становясь огромней, выше, раздаваясь вширь. И тут Федя увидел, что во многих окнах выбиты стекла, а одна половинка парадной двери сорвана и висит на петле, жалобно поскрипывая. И услышал Федя возбужденные голоса людей, стук топора, услышал, как что-то падает и во всем доме звенят стекла.
— Сад рубят, дьяволы! — зло сказал дядя Петя. — Дмитрий, действуй! Останови их! Всех мужиков сюда ведите. Поговорим.
Отец и еще семь рабочих убежали в сад.
В это время из дверей дома вышел маленький мужичонка в тулупе до пят. Он в три погибели согнулся под рулоном толстой ковровой дорожки.
— А ну клади наземь! — крикнул дядя Петя. Мужичонка вздрогнул, уронил рулон, и рулон развернулся, покатился со ступенек, играя красками.
— Пошто лаешься? — испуганно спросил мужичонка. — Али сызнова хозяйское добро стеречь будете?
— Дурья ты голова, — рассердился дядя Петя. — Наше это добро теперь, народное!
Мужичонка вдруг завращал глазами, кадык судорожно заходил под кожей худой шеи, и прокричал он страшным, дурным голосом:
— Все едино! Помещичье то, вахметьевское! По миру меня барин пустил. Все ихнее расшибу!
И увидел Федя, что плачет мужичонка, текут по его заросшим скулам слезы. Жутко сделалось Феде и так жалко этого мужика в тулупе до пят, что сам Федя чуть не заплакал.
— Успокойся, друг, — тихо сказал дядя Петя. — На-ка вот, закури. Полегчает.
Мужичонка закурил тоненькую папироску, обмяк сразу, сел на ступеньку и все всхлипывал.
В дверях показался высокий бледный человек с фиолетовым синяком под глазом. Он за руку поздоровался с дядей Петей, потом вытер рукавом мокрое лицо и сказал, заикаясь:
— Вовремя вы, П-петр. Я уже думал, к-конец мой приходит. Разве один их удержишь?
— Это они тебя разукрасили?
— А то кто же! — Бледный человек вдруг весело подмигнул Феде — такой чудак! — Мужики, скажу вам, распалились до последней невозможности.