— В некотором смысле так и есть. Вы просто не владеете этим языком, понимаете?
— Каким это языком?
— Ну, скажем, современной поэзии.
— А он у вас не русский, что ли, уже?
— Да русский, конечно, просто…
Но генерал меня уже не слушал, он перевернул сразу сантиметра полтора страниц и, к моему удивлению, хмыкнул.
— Что это вас развеселило?
— Да вон. Смешно.
Клизмы куполов направлены
Богу в зад.
И молитвы православные
Ввысь летят.
Чтобы Бога гневом вспучило
Злым назло,
Счастьем сирых и измученных
Пронесло.
— Это вам остроумным кажется? А по-моему, гадость и глупость… Вознесенщина какая-то голимая. Вообще очень странный автор. Поразительно неровный. Есть тексты прямо неплохие, а есть ну совсем говно!
— Может, все-таки — ку-ку?
— Да перестаньте. Никакой не ку-ку. Скорее, всего просто разного времени стихи, есть явно подростковые. А вкуса и строгости к себе не хватило, чтобы выбросить. С андеграундными писателями такое часто случалось.
— С какими?
— Не важно. Читайте уж быстрее. Только задерживаете всех, весь сюжет застопорился, а толку никакого!
Генерал не ответил и продолжил чтение. Дальше были стихи более или менее понятные и менее вредоносные.
Безнадежны морозы авральные.
Март лепечет, печет горячо.
Подрывает основы февральские
Черноречье подспудных ручьев.
Видно, скоро конец двоевластию —
Для успеха работ посевных
Белый царь отречется от царствия
В пользу сброда и черни весны.
***
Одуванчики еще не поседели,
Ноги женщин поражают белизной…
— У, кобелина! Ноги его поражают! — не стал дочитывать уязвленный отец.
***
А.Б.
Лес красив и добротен,
словно куплен в валютной «Березке».
Я ему инороден,
И злокачественный, и неброский.
ОТК не пройду я,
Если вправду я Божье творенье…
Генерал, взъяренный посвящением, уже не сдерживался:
— Мудак ты, а не Божье творенье! Вон откуда боженька-то у нас объявился, вот кто тебе, дура, мозги твои куриные засирает! А то — академик Павлов! Келдыша бы еще приплела!
И тут хлопнула дверь, и по Василию Ивановичу пробежала вторженья дрожь. Прижав проклятый скоросшиватель к сердцу, колотящемуся, как тот барабан, по которому бухал рядовой Блюменбаум, Бочажок остолбенел и покрылся противным потом.
— Естедей! — заорал во все горло Степка — Ол май трабыл сим со фаревей! Нау ит лукс па ба-ба ба-ба-ба! О ай билив ин естедей!
Он протопал по коридору к себе, но тут же вернулся, продолжая приснившуюся Полу Маккартни песню уже по-русски:
— Нет! Нам! Нет нам не найти, кто же пра-ав, кого-о вини-ить! Нет! Нет! К тебе пути! Нам вчера-а не возврати-и-и-ить! Естедей!
Дверь хлопнула еще раз, и все стихло.