Бродячая музыка (Рубинская) - страница 16
светский люд обрыдл давно,
а крестьянские обеды
навевают про гумно.
Нет, и это, и иное
надоедливо весьма:
тротуар, палимый зноем,
или хладная весна.
От пойду себе, гулёна,
подыщу хороший мир,
подышу репьём-паслёном,
позабуду про кумир.
Богом-Господом прекрасным
возгоржуся, как допрежь,
в коллектив людской заразный
не вернуся, хоть зарежь!..
2
Пёстрый хвост у трясогузки,
есть передник и берет,
взгляд, прелестный не по-русски,
только крыши, видно, нет.
Клюнет ясенево семя,
зёрнышко карагача,
нет у птиченьки системы
и талантища рвача!
Так и я, поэт отличный,
напишу афигинет,
но изданий горемычных
на него в помине нет!
Кушать хочется, бывало,
рифмы слюнками текут...
Трясогузке ж горя мало —
у неё наземный труд.
3
Всё стою на камне —
дай-ка брошусь в море...
Козьма Прутков
Что пришлёт судьба, однако?
Клещевина, клещ, клещи —
корень с сутью неоднакий,
разность в сумме отыщи!
Клещевина есть растенье,
разрастётся вроде пальм!
Клещи нужны для строенья,
ну, а клещ на зло нам дан.
Не ходите травкой, дети,
там ползёт ужасный клещ.
Двадцать первое столетье
знаменует эта вещь.
* * *
Мой свет, душа моя, скажи —
как теплишься еще в режимности,
держащей нас в ранжире живности,
замешанной на жадной лжи?
Где жить бы, пестуя заброшенность?
Где эта крепость, форт, маяк?
Там волны жарче, чем коньяк.
Там не бывает гость непрошеным.
Травинок скудных не топча,
бродить в камнях, слегка лишь тёсанных,
кормить залётных птиц вопросами,
отвал из галек взяв в топчан.
Не жалуясь на жалкость участи,
жить то потайно, то вразброс,
да Miserere петь под нос,
шушукаясь с водой плескучею.
Из другой тетради
Павшие звёзды
Лежат в грязи они, не мерцая,
хвосты и щупальца подобрав.
Никто не сложит портрет лица их,
пропал за звёзды мой бедный брат.
Но теплятся синим умом зеницы
лесного забытого божества.
Он волен любить, и припасть, и слиться:
прильнёт, совсем как слепая листва.
Забрезжило детство в звериной, шкуре,
родится звезда из невещества.
Валяются звёзды на Косотуре,
с землёю ищут родства.
Собиратели звёзд
В. Брайнену
Дым розовый, смятение и осень,
в предместье все светильники торят.
Любимый брат придумал вертоград,
вёл за руку меня к нему — и бросил.
Всё осень да тоска, разор да смерть.
Смердит костёр, чадит фонарь перронный.
Кто претерпел паренья и уроны,
тому нетрудно вечность потерпеть.
Моему предку, генералу 1812 года
В гипнотарии пахнет карболкой.
Буонапарте взмахнул треуголкой,
несусветной, нелепой махалкой.
Для войны, чтобы ёлки — да в палки,
чтобы пращур мой неумерший,
исстонавшийся на каталке,
сквозь века меня звал: «Наталка!..»