У Эвелин осталась лишь жалкая горстка украшений, которые можно было заложить. Золото всегда было в цене.
Эвелин медленно прошлась по спальне, которая казалась пустой, если не считать кровати на четырех столбиках, с которой она только что встала, и кушетки с бело-красной обивкой, выцветшей и потертой. Прекрасного обюссонского ковра, когда-то застилавшего деревянные полы, не было, точно так же, как столиков в стиле чиппендейл [2], дивана и восхитительного секретера красного дерева. На стене, над пространством, где когда-то стоял великолепный комод розового дерева, всё ещё висело венецианское зеркало. Эвелин остановилась перед ним и взглянула на свое отражение.
В юности её считали необычайной красавицей. У неё были почти черные волосы, яркие голубые с миндалевидным разрезом глаза с густыми темными ресницами, высокие скулы, маленький, слегка вздернутый нос, а её рот напоминал прекрасный бутон розы. Но теперь её красота потускнела, она выглядела не по годам утомленной и увядшей, словно стояла на пороге сорокалетия, а ведь в марте ей должно было исполниться всего лишь двадцать пять.
Но Эвелин совершенно не волновало, что она выглядела постаревшей, изможденной или даже больной. Этот трудный последний год опустошил её. Состояние Анри стремительно ухудшалось. Весь последний месяц муж уже не мог заботиться о себе и до самой кончины так и не поднялся с постели.
На глаза Эвелин навернулись слезы. Анри был таким элегантным, интересным мужчиной, когда они познакомились… Она и не ожидала, что привлечет его внимание! Однажды Анри посетил дом её дяди, визит французского графа вызвал необычайную суматоху. Анри влюбился в Эвелин с первого взгляда. Он был мгновенно сражен её красотой и сделал ей предложение, хотя она была всего-навсего пятнадцатилетней сиротой. Эвелин не могла припомнить, чтобы кто-нибудь относился к ней с почтением, благоговением и восхищением, которые выказывал ей Анри, — полюбить его в ответ оказалось так легко…
Как же ей не хватало Анри! Муж был её лучшим другом, её доверенным лицом, её безопасной гаванью. Отец оставил Эвелин на пороге дома её дяди сразу же после смерти матери, когда ей было пять лет. Тетя, дяди и кузины никогда не воспринимали её иначе как бедную родственницу, которую они почему-то обязаны растить. Упреки, насмешки и обиды сделали её одинокое детство и вовсе тягостным. Её одежду не шили на заказ — Эвелин носила жалкие обноски. Ей приходилось заниматься работой по дому, причем такими хозяйственными делами, которые ещё не доводилось выполнять ни одной дворянке. Тетя Энид не уставала напоминать Эвелин о том, каким непосильным бременем стала для неё племянница, и постоянно твердила о жертве, приносимой ею ради неё. По происхождению Эвелин была благородных кровей и всё же готовила еду и застилала постели, проводя в компании слуг ничуть не меньше времени, чем со своими кузинами. Она была членом семьи, и всё же ей позволяли лишь обитать на её «задворках».