— Ты закончил? Тебя чего понесло-то так?
— О, смотри, Циск, Настя! Не хотела заходить, стеснялась, но зашла!
— Я не стеснялась, а он тебя все равно не слышит. Ты вообще думаешь, что говоришь? Ты представляешь, сколько здесь людей? Хочешь в милиции оказаться?
— А что я такого сказал? Или теперь вообще нельзя вслух говорить?
— Будешь что-нибудь понимать в политике — говори, а пока сиди и молчи, ему-то ничего не сделают, а тебя по судам затаскают…
— Да за что?!
— Нормально, что ты на всю больницу президента диктатором называешь?
— Да он сам себя так называет!
— Ему можно, а ты давай прощайся со своим дружком и поехали, нам еще в магазин надо…
Ребята сели в машину, Стасик молча завел двигатель и включил радио. Народный артист несуществующий страны запел:
Опозданием мы наказаны,
Что слова любви прежде сказаны.
Что совсем другим доверяли сны
За полчаса до весны
Если б судьбу знали заранее:
Что средь дождей встретимся мы,
Я бы пришел к вам на свидание
За полчаса до весны…
Шел второй месяц лета. Город пустел. Покидая столицу, многочисленные таксисты и чиновники разъезжались по родным деревням: «Закалоць парсючка, выпiць з дзедам, падрыхаць на печцы». Закрывались бассейны и театры, музеи и школы. Когда машина скорой помощи заехала во двор, все вещи уже были спущены. Чемоданы, пакеты, чемоданы, чемодан. В день эмиграции тете Норе исполнилось 78 лет. Ее мужу, Иосифу Абрамовичу, профессору, заслуженному деятелю науки, 86. Именно в этом возрасте одни из самых успешных врачей молодой республики решили иммигрировать. Тетя Нора, личный нейрохирург президента, отказалась доживать последние годы в стране крепчающего маразма. Проводы решили не устраивать. По пути в аэропорт она заехала к Франциску, поцеловала его и вышла. Всё. Все посчитали, что так будет лучше. Проще. Лучше верить, что Нора никуда не уехала. Что она по-прежнему живет в центре города, на улице, названной в честь автора теории прибавочной стоимости. Нора вышла и бабушка спокойно произнесла:
— Ну вот, теперь мы с тобой совсем одни. Ну, это ничего. Я привыкла. Моих родителей давно нет. Я уже много-много лет живу одна. К этому можно привыкнуть. А у тебя еще будет много друзей… и девочек… правда, мой дорогой… ах, если бы только знать, какие девочки тебе нравятся…
На следующий день в палату вошла раздраженная медсестра. Старуха стала против бабушки и заговорила. Сама. Вдруг. Словно разрушенная стихией слов дамба. Не себе под нос, но громко, обращаясь именно к родственнице пациента. Сестра говорила, и на Франциска летела ее слюна. Она говорила и впервые в жизни хотела, чтобы ее слушали, чтобы ее слышали, а негодованию ее сочувствовали и отвечали: