Если бы мне не с кем было поговорить, когда я думал о каминг-ауте, то я бы свихнулся. Мне не хотелось, чтобы кто-то такое переживал. Кроме того, я, пожалуй, мог помочь. Никаких дальних родственников Медузы.
Я прошел половину коридора и оглянулся на Лару. Как раз в тот момент, когда она смотрела прямо на меня.
У тети Линды началось резкое ухудшение. По-моему, она жила в постоянном ухудшении здоровья, если вы меня спросите. (Не то чтобы меня кто-то спрашивал.) И мне перестали все рассказывать. Меня просто просили посидеть с Кристой и Диланом, пока взрослые решают проблемы. Похоже, они думали, что я не вынесу, если услышу новости. А возможно, они считали, что чем меньше я знаю, тем меньше вероятности, что я проговорюсь детям про то, насколько все серьезно. В любом случае как бы я ни давил на родителей, они твердо держали меня в неведении.
Как ни странно, это было неплохо. Если никто не рассказывал мне, насколько ужасна ситуация, я мог убеждать себя, что это временно. Просто вспышка.
В общем, с моей новой ролью опекуна Кристы и Дилана, которая длилась с момента окончания занятий до момента отхода ко сну, у меня не было особой возможности попрактиковаться на бас-гитаре. По крайней мере, серьезно. А ребята в «Абсолюции прикованных» оказались настроены очень даже серьезно. Они не делали ошибок. Они не стыдили меня, если я лажал на репетиции и сбивал их, но было вполне очевидно, что так делал только я. Поэтому я начал забивать на обед и прятался в музыкальном классе, повторяя сложные куски снова и снова, пока они не становились второй натурой.
Однажды днем, в начале октября, я был так сосредоточен на том, что делаю, что не услышал, как открылась дверь. Только заметив краем глаза какое-то движение, я увидел Уилла. Присутствие кого угодно, не говоря уже о Уилле, когда я этого не ждал, повергло меня в шок: я подскочил на месте и выругался.
Уилл выгнул брови.
– Прости. Я думал, ты слышал, как я вошел.
Ох. Он выглядел сегодня по-особому хорошо, и планка поднялась весьма высоко. На нем была облегающая рубашка с длинными рукавами, цветом где-то между бордовым и сливовым, и узкие штаны цвета хаки. И до меня мгновенно долетел сладкий, мускусный аромат его одеколона. Того самого, который он использовал летом. Если бы запахи не вызывали в памяти воспоминания, я бы сумел не показать на лице свои чувства.
Я потряс головой, словно она была «Волшебным экраном»[17], тупо уставился на свою гитару, а затем принялся на ней играть.
– Что ты делаешь? – спросил я.
– Джульетт сказала мне, что ты здесь.