– Хватит, Резо, слышали мы про твою Грузию. Там и горы высокие, и реки быстрые, и невесты одна другой краше.
– Правильно гаварите, таварищ старшина! Приезжайте ко мне домой после войны, мама вам такие хачапури сделает, пальчики оближешь! М-м-м! – Он даже причмокнул от удовольствия.
– Хорошо, Резо, приеду, надо только дожить до победы.
– Доживем, таварищ старшина, еще как доживем! – воскликнул грузин, взмахнув рукой. – И ты, Ваня, приезжай, и вы, таварищ полковник, только форму эту проклятую снимите! И девушка ваша пусть приезжает. Мама всем будет рада.
– Все, все, Резо, угомонись. И ваши, и наши – все приедем, – сказал старшина, жестом подзывая к себе Шихова. – Ну, Ваня, что нашел?
– Кроме этого, ничего, – ответил разведчик, протягивая командиру мое удостоверение.
– Так, так, – протянул старшина, разглядывая подмокший прямоугольник из серого картона с тремя строчками готических букв и нацистским орлом над ними. – Что это?
– Удостоверение на имя штандартенфюрера СС Отто Ульриха фон Валленштайна, – сказал я. – А что ты ожидал увидеть, старшина? Красные корочки со звездой? Давай уже веди нас в дом, пока дивчину совсем не заморозил.
Синцов махнул рукой. Все еще красный Шихов пошел впереди к ближайшему дому, из трубы которого валил дым. За ним, ступая след в след, двинулись я и Марика. Резо и старшина замыкали колонну.
Седая бабулька в валенках на босу ногу, старой домотканой юбке серого цвета и байковой жилетке поверх холщовой рубахи встретила нас с веником у порога. Она заметила нас в окне и заранее приготовила метелку, чтобы мы смахнули с себя снег в сенцах.
Красноармейцы сняли снегоступы, поставили их в угол, потом поочередно обмели одежду и обувь, причем Резо еще и за Марикой поухаживал. А я почистить шинель не смог, поскольку последние силы оставили меня. Так и осел кулем на дощатый настил пола и только благодаря Ване, тот успел подхватить меня, когда я падал, избежал удара головой о бревенчатую стену сруба.
Под цепким взглядом старшины Шихов снял с меня задубевшую шинель, помог подняться по крашенным охряной краской покосившимся ступеням крыльца и, пригнув ладонью мою голову, чтобы я не стукнулся о низкую притолоку, завел в дом.
Жилье встретило теплом и весело потрескивающим огнем в сложенной по центру избы печке. На вбитом в потолочную балку крюке висела старая керосинка с закопченным стеклом. Я так и представил, как по вечерам в ней теплится огонек, размазывая тени по стенам и разгоняя мрак по углам. В красном углу на полочке под белым рушником когда-то была икона. Бревна со временем потемнели, и там, где она стояла, остался светлый прямоугольник. Теперь это место занимала перевязанная черной ленточкой фотокарточка мужчины в военной форме с двумя миниатюрными танками в петлицах. Печальные глаза танкиста смотрели на каждого, кто заходил в дверь, и от этого взгляда становилось не по себе. Погибший сын хозяйки как будто заглядывал в самые потаенные уголки души, извлекая на свет все темное и светлое, что хранилось там. Под полочкой до сих пор висела лампадка. Сейчас она не горела, но я подозреваю, что иногда бабулька зажигала в ней маленький огонек и, встав на колени, разговаривала с сыном, глядя на фотографию выцветшими от слез глазами.