Миновало десять минут, полчаса, час. Терпению корсиканца пришел конец. И в тот миг, когда он уже собирался садиться на лошадь, чтобы самому ехать во вражескую столицу, к нему во весь опор подскакал неаполитанский петух. Теперь перья красовались у Мюрата на голове, но вид он имел растерянный и, докладывая, несколько раз развел руками, что было уж совсем не по уставу. Пленные переглядывались, не понимая, в чем дело. К ним подлетел адъютант Бонапарта поляк Вельсович, он что-то бросил командиру конвоя генералу Малаховскому. У того вытянулось лицо, и оба они почти в один голос закричали, обращаясь к ничего не понимавшим русским:
– Что это значит?! Ваш город пуст! Кто-нибудь скажет правду?!
Пленные молчали, зная о случившемся не более Бонапарта. В воздухе засвистели нагайки. Послышались гневные выкрики на польском. Кажется, добрые соседи использовали любую возможность, чтобы хорошенько всыпать вчерашним разорителям Варшавы. Император между тем пребывал в неспокойном состоянии. Он мял печатку, несколько раз засовывал ее в карман, потом с треском натянул не на ту руку. Стоявшие близко от него ряды солдат шевелились, нарушая команду «смирно». Люди переглядывались, пожимали плечами, повторяя слова «дьявольщина» и «ловушка». Радостные минуту назад, французы стали насторожены и злы. Праздник оказался испорчен.
По знаку Наполеона ему подвели низенькую арабскую лошадь, очень изящную, но почти дамскую. Авангард армии, не останавливаясь, шел в город. За императором двинулась конница. Пленных тоже повлекли вослед, хотя уже никакой триумфальной надобности в них не было. Проехав Ямскую слободу, Бонапарт спешился на берегу Москвы-реки и сел на косогоре, наблюдая, как его войска заполняют улицы. Пехота и артиллерия тянулись по мосту, верховые искали броды. На другом берегу войска разделялись на небольшие отряды и постепенно занимали караулы. Арбат был пуст. Направив коня по сему славному проспекту, император вглядывался в пустые окна с сорванными занавесками. Витрины еще не были разбиты, и многие вещи лежали на своих местах. Но город без хозяев пугал.
Единственные обитатели Москвы, которых корсиканец увидел в этот день, были француз-аптекарь с семейством и раненый французский полковник Ожеро, брат маршала, накануне поставленный к ним на постой. Они с любопытством прилипли к стеклу. Бонапарт подъехал к дому, задрал голову и несколько мгновений смотрел на забытых горожан, отчего госпожу аптекаршу сморило. Затем, ни слова не говоря, Наполеон двинулся дальше. Так он доехал до Боровицких ворот, окинул насмешливым взором красные стены Кремля и бросил через плечо: