Иван Геогриевич кашлял до самого конца урока.
Беда, как говорится, одна не приходит… Не успел еще Аркяша опомниться от краха на уроке рисования, как на́ тебе — на зоологии опять его подняли.
На переменке до этого он все расстраивался:
— Ди-че-го де здаю, если спросяд — пропал, опять двойка…
И только успел договорить…
— На прошлом уроке, — объявил пузатый завхоз, тяжело поднимаясь со стула, — мы проходили систему кровообращения таракана… э-э… черного, заметьте…
Он с замечательной силой зевнул и, чуть взревев напоследок, со стуком захлопнул рот.
— Пермяков, — скучно произнес он затем, не открывая даже журнала, а так просто, наугад, — ну-ка расскажи-ка нам все по порядку, как там и чего. А вы сидите тихо, слушайте!
Учитель зоологии полез за пазуху и через некоторое время выволок оттуда железные, круглые, размером с небольшое блюдце, часы. Альтафи тотчас обернулся и хитро подмигнул: вчера только перед сном сообщил он нам, что завхоз подцепил, мол, чесотку, оттого каждый раз, запуская руку будто бы за часами, с наслаждением чешется. Может, врет, конечно…
Аркяша вставал медленно, шевелился, как сонная муха, оглядывался по сторонам. Встал все же, согнул худую шею, склонил напоминающую кубик голову и вздохнул. Потом он, по школьной еще привычке, прислонил учебник к спине товарища за передней партой и вознамерился отвечать. Но так и не сумел одолеть первую строку.
— Систеба кровообращедия чердого таракада… систеба чердого таракада… футкци… футкциодирует…
— Ну, ну, — поддержал его учитель, очень долго закладывая часы обратно за пазуху, — дальше, дальше…
У Аркяши с носом совсем беда, и оттого ему трудно вдвойне.
— Систеба чердого кровообращедия… это… хорошо футкциодирует…
Эх, как она «футкциодирует», эта проклятая система! Пишут тоже авторы, чтоб ни дна им, ни покрышки!
— Систеба кровообращедия футкциодирует…
Аркяша изнемог и сам уже перестал как-либо функционировать: он просто и недвижно стоял. Зоолог тогда еще раз, невесело, без всякого удовольствия, зевнул и поставил Аркяше двойку.
— Ты, пнимаешь, бессовестным образом приехал сюда грабить государство. Оно тебе каждый день выдает по триста граммов хлеба, а ты, пнимаешь, учишься тут на двойки. Вот я скажу бухгалтеру, чтобы он твою хлебную карточку задержал… Куда же ты пойдешь, когда не знаешь про систему кровообращения таракана… черного, пнимаешь… что ты собираешься делать неуч? Бессовестный ты, вот мое последнее слово тебе! — обругал он Аркяшу и зевнул еще раз — видимо, уже обличительно.
Аркяша, словно подкошенный стебель, рухнул на парту. Распластался на ней. Хлебная карточка… Чего он привязался, этот завхоз, пузо проклятое, ну чего? У Аркяши в семье восемь человек детей, а работает один Пермяков-отец, тот самый «лошадиный брач». На войну его не взяли, потому как он почти глухой; значит, льготы, полагающиеся семьям фронтовиков, на Аркяшеву семью не распространяются. Хлеба, который они берут в счет аванса из колхозных запасов, никогда не хватает — аванс этот записан у Аркяши, как у самого старшего Пермякова-сына, на последней страничке тетради по зоологии. Вот и сейчас тетрадь открыта именно на этой странице. «Взято у колхоза на еду, 1943 год», — написано наверху мелким, аккуратным почерком: Аркяша любит писать ровно и не признает никаких наклонов. Когда он пишет для себя, буковки у него выходят не больше просяных зернышек; ряды их выстраиваются по странице ровным столбиком: