В период своего пребывания у власти Тито никак не препятствовал созданию культа своей личности. Он никогда не принимал столь же уродливые формы, как в случаях Сталина, Мао, Николае Чаушеску в Румынии или Ким Ир Сена в Северной Корее, и кроме того, в отличие от целого ряда создававших мифы о собственном величии коммунистических руководителей у популярности Тито были реальные основания. Во время Второй мировой войны он возглавлял успешное партизанское сопротивление германским оккупантам; руководил Коммунистической партией, когда она самостоятельно (а не при помощи Советской армии) пришла к власти; и был лидером, готовым отстаивать интересы своей страны перед Советским Союзом, когда Югославию исключили из Коминформа. В итоге Тито стал одной из важных фигур среди лидеров неприсоединившихся стран, не принадлежавших ни к советскому, ни к американскому лагерю во времена «холодной войны». Особенно меткую и взвешенную характеристику Тито дал Милован Джилас — один из партизанских руководителей, воевавший с ним бок о бок и игравший видную роль в послевоенном коммунистическом правительстве до тех пор, пока не стал настаивать на демократизации страны. Вскоре после смерти Тито в 1980 году Джилас писал о нем как о «политике выдающейся находчивости, безошибочного инстинкта и неистощимой энергии»[803]. При этом он отмечал свойственные этому лидеру «врожденное чувство превосходства» и «убежденность в том, что он заслуживает особого отношения». Более того, «в конце концов безраздельная власть превратила благородные и честные побуждения в своекорыстные и антидемократические, а ближайшие и вернейшие товарищи [Тито] стали и начальниками, и лакеями в одном лице»[804].
Вознесение одного лидера над остальным коллективом в коммунистических странах являло собой разительный отход от революционных идеалов. Преклонение перед руководителем было неотъемлемой частью фашизма, но далеко не соответствовало учениям Маркса и Ленина, хотя ленинская убежденность в необходимости централизма, дисциплины и иерархической структуры Коммунистической партии создавала предпосылки для будущей личной диктатуры. Тем не менее даже при Сталине поклоняться следовало идеям, которые в принципе были выше лидера. Вряд ли можно было ожидать от него приватизации советской промышленности — это значило бы откровенно порвать с официальной идеологией. Разумеется, будучи во многих отношениях ортодоксальным коммунистом, он совершенно не намеревался делать что-либо подобное. И даже отходя от марксистско-ленинского учения на деле, он не мог позволить себе признаться в этом. В связи с этим представляется уместной формулировка Алана Баллока относительно различий между догмами сталинизма и гитлеризма: «В случае Гитлера идеология была тем, что сказал о ней фюрер; в случае Сталина она заключалась в том, что генеральный секретарь сказал о том, что говорили о ней Маркс и Ленин»