Еще не развеялся пороховой дым и не успела осесть поднятая взрывами кирпичная пыль, а зеленые ворвались уже в церковь через разбитые двери, на ходу ловко орудуя штыками и прикладами, и через пару минут вывели уцелевших в схватке спиртотрядовцев, построив их перед поджидавшим на улице батькой. Смертельно пьяные, избитые и израненные, полураздетые, без сапог и ремней, они еле держались на ногах и производили жалкое впечатление.
— Я же вам говорил, упрашивал вас, сдавайтесь, хуже будет! — криво усмехаясь, принялся с притворной серьезностью увещевать атаман мрачно глядевших на него исподлобья пленников. — Не послушались! В героев поиграть захотелось! Вот и наигрались! Хватит! Пора и честь знать! Тут, мужики, такое дело. Мы вообще-то других искали. Ошибочка вышла, не за тех вас приняли. Извиняйте! Хотя спиртик ваш и пушечки тоже кстати пришлись. Они нам еще пригодятся на будущее. А с вами-то, с дураками, что делать прикажете? За упрямство так надо бы вас наказать примерно, чтоб другим неповадно было. Но за храбрость вашу вас прощаю. Никто про батьку Чопика не скажет, что он трус. Сам герой и храбрец и в других геройство уважаю! Короче, ребята вы неплохие, мне такие нужны. У кого есть желание — милости прошу! Ну а остальные — катитесь, к чертовой матери, куда хотите — отпускаю на все четыре стороны — мне в вашей смерти корысти нет! Чего скажете?
Спиртармейцы ответили ему дружным молчанием.
— Да че с ними цацкаться?! — вспылил стоявший рядом с атаманом Санек. — К стенке, гадов, и вся недолга! А то еще в колодец вниз головой — тоже ништяк!
— Чопа, в натуре, дай я их приласкаю! — подошел откуда-то сзади шофер бензовоза Юрка Зайцев. — Тут делов-то на пять минут. Зато резонанс!
Батька окинул говорившего холодным взглядом: высокий, широкоплечий, с заросшим черной вьющейся бородой спокойным, словно неживым, лицом, с большими мозолистыми руками бывшего грузчика с оптового склада одного из столичных пригородов, он был похож на сказочного Соловья-разбойника или на спившегося былинного чудо-богатыря. Сходство это особенно усиливали расстегнутая до пупа красная сатиновая рубаха и блестевший в руке остро наточенный топор.
— Ну как, — переспросил Ермаков, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Чего решили?
— Да пошел ты! — он повернул голову в ту сторону, откуда резануло по уху грубым, обидным словом. На него в упор глядел молодой безусый парнишка в грязных кальсонах и рваной гимнастерке. Глаза его горели ненавистью. В уголках разбитых в кровь губ блуждала мрачная, презрительная ухмылка.