Тоска на улице, тоска в избе. Осень…
Лежа на старом, продавленном диване, бледный, с перебинтованной головой Чопик лениво листает томик Эпиктета: «Жизнь полна случайностей, похожа на разливающуюся от дождя реку — бурна, полна тины, непереходима, бешена, шумна и скоропреходяща».
Точно. И при этом через десяток страниц: «Умен тот, кто не печалится о том, чего нет, а доволен настоящим». И еще: «Кто недоволен настоящим своим положением, недоволен тем, что дала ему судьба, тот не знает жизни, но кто мужественно выносит это, здраво смотрит на вещи — поистине умный человек». Да уж! Это утешает!
Рассеянно зевнув, он откладывает книжку в сторону и закрывает глаза. Читать не хочется. Голова занята другим. Де-прес-ня-як…
Байков из «Карбофоса» они нагнали в соседнем районе спустя две недели после ночного побоища в Жмуркине. Наскочили посреди бела дня, на дороге из Кальчина в Ждановку, опрокинули, потеснили, загнав в большую излучину протекавшей по соседству с песчаным карьером реки. Здесь на большом земляничном поле плодоовощного хозяйства «Пьяная ягода» выстроились к бою непримиримые враги. Десять чопиковских «Уралов» и «Минсков» при двух газиках и одном пустом бензовозе против шестнадцати байковских «харлеев» и пяти джипов-внедорожников.
Впереди у отморозков — сам Горбатый на любимой «тойоте» с установленным в кузове счетверенным максимом. Наглый, самоуверенный с худым прыщавым злым лицом, холодными и жестокими глазами, в грязной бандане с черепами, из-под которой выбиваются на лоб длинные завитки слипшихся, сальных волос, с худыми же, испещренными наколками руками, в кожаной жилетке без рукавов, он производил впечатление наркомана-самоучки со стажем.
Позади — готовые к драке пьяные вдрызг, обкуренные до состояния полного нестояния, обдолбанные паленым ширевом байкеры на своих железных конях. Бородатые, волосатые, в железных немецких касках, в черных банданах, просто с выкрашенными во все цвета радуги огромными хаерами на головах; в усеянных заклепками кожаных куртках, драных, вытертых на коленях джинсах и видавших виды казаках с пряжками.
Стояли минуту, ревели моторами, приценивались, выбирая себе противников. Наконец из задних рядов выехали вперед двое мотоциклистов, встали по обе стороны от горбатовского джипа с большими развевающимися на ветру знаменами. Одно — с огромной, во все полотнище, черной паучьей свастикой. На другом кроваво-красными аршинными буквами по черному фону надпись «Карбофос» и череп в немецкой каске со скрещенными шприцем и фаллоимитатором под ним.
— Знамя! — скомандовал батька возившемуся за его спиной со своим спартаковским флагом Каляну и, не дожидаясь, когда тот размотает до конца накрученную вокруг древка красную шелковую тряпицу, резким рывком бросил мотоцикл навстречу жаждущему драки противнику…