Наша родина прекрасна
И цветет, как маков цвет,
Акромя явлений счастья,
Никаких явлений нет!
Ну, а если всерьез, то запомните слова поэта Виктора Авдеева, бывшего пулеметчика, умершего от ран еще в сороковые годы: «Победой не окуплены потери. Победой лишь оправданы они». Почаще их вспоминайте, когда упоения от победных маршей и блудословия победного Вас снова посетят. Не знаю, сколь раз ранены Вы, а я трижды, и заключительная книга романа будет называться «Болят старые раны». У Вас, если верить Вашему письму, ничего не болело и не болит – ни раны, ни душа. <…>
Прозреть не желаю, бесполезно – уже не успеете, да и мучительно прозревать у нас, а здоровьишка, хоть относительного, пожелаю, хотя бы для того, чтоб подумать еще и вокруг ясным взглядом посмотреть.
1995 г.
(С. Новиковой)
Дорогая Светлана Александровна!
Уже давно получил Вашу книжку, но прочесть ее никак не удавалось: суета, болезни, слабеющее зрение и графоманы, ломящиеся в дверь, не оставляют времени на чтение.
Книжку-документ, пусть и тысячным тиражом, Вы бросили в будущие времена, как увесистый булыжник, как еще одно яркое свидетельство наших бед и побед, не совпадающее с той демагогией, что царила, да и до се царит в нашем одряхлевшем обществе, одряхлевшем и грудью, и духовно, и нравственно. Нужная, важная книга. Конечно, те, кто бегает или уже ковыляет с портретиками Сталина по площадям и улицам, никаких книжек не читают и читать уже не будут, но через два-три поколения потребуется духовное воскресение, иначе России гибель, и тогда будет востребована правда и о солдатах, и о маршалах. Кстати, солдатик, даже трижды раненный, как я, на Руси еще реденько, но водится, а командиры, маршалы, и главные, и неглавные, давно вымерли, такова была их «легкая» жизнь, да еще этот сатана, за что-то в наказание России посланный, выпил из них кровь, укоротил век.
Я был рядовым солдатиком, генералов видел издали, но судьбе было угодно, чтоб и издали я увидел командующего 1-м Украинским фронтом Конева, и однажды – во судьба! – совсем близко под городом Проскуровом видел и слышал Жукова. Лучше б мне его никогда не видеть и еще лучше – не слышать. И с авиацией мне не везло. Я начинал на Брянском фронте, и первый самолет сбитый увидел, увы, не немецкий, а нашего «лавочкина», упал он неподалеку от нашей кухни в весенний березняк, и как-то так неловко упал, что кишки летчика, вывалившегося из кабины, растянуло по всей белой березе, еще жидко окропленной листом. И после я почему-то видел, как чаще сбивали наших, и дело доходило до того, что мы по очертаниям крыльев хорошо различали наши и немецкие самолеты, так свято врали друг другу: «Вот опять херакнулся фриц!»