— Хидео-сан!
Сам не знаю, зачем я окликнул отца. Он шел первым и все равно не смог бы обернуться — с носилками-то на плечах! Он и не обернулся, не откликнулся. Продолжал идти мелкой семенящей поступью: должно быть, у него болели колени. У отца часто болели суставы к дождю.
Не слышит, понял я.
В просвете между деревьями мелькнула трехъярусная крыша храма. Красная, с карнизами, украшенными позолотой, она ярко выделялась на фоне темной зелени. Настоятель Иссэн возвысил голос, изредка срываясь на кашель. Послушники застучали молитвенными трещотками. Ощутив прилив сил, я ускорил шаг. Скоро все закончится. Бабушка упокоится с миром, а злые духи улетят прочь — и перестанут нашептывать разные гнусности.
Вот и храм.
Про Вакаикусу говорили, что храм воздвигли на том самом месте, где сто лет назад знаменитому Хонган-дзи Кэннё явился будда Амида. С этого места — и с этого часа! — Страна Восходящего Солнца начала свое превращение в Чистую Землю, изменив судьбы людей, живущих здесь, до неузнаваемости. Красный цвет храмовой крыши символизировал цвет тела будды Амиды, а также капли крови, пролитые Кэннё на траву, когда он порезал руку мечом. Сам же храм красили в зеленый цвет, оправдывая название: Вакаикуса значило «молодая трава».
Посвящен храм был милосердной Каннон, спутнице будды Амиды.
При ближайшем рассмотрении становилось заметно, что мало кто балует Вакаикусу щедрыми подношениями. Столбы ворот облупились, пошли трещинами, а воротная крыша грозила обрушиться на головы паломников в любой момент. Позолота храмовых карнизов большей частью осыпалась, красную краску подновляли редко: на общем, потускневшем с годами фоне выделялись яркие багровые пятна.
Процессия вошла в ворота.
— Туда, — указал рукой старый настоятель.
Стараясь не кряхтеть, мы с отцом установили носилки — так, чтобы бабушка Мизуки лежала головой на север. Послушники оставили трещотки в покое и кинулись обкладывать гроб вязанками сухого хвороста. Настоятель Иссэн присел на крыльце храма, давая отдых усталым распухшим ногам. Сидел он недолго — приняв у отца священные предметы, старик уложил нож на грудь покойной, дабы злые духи боялись приблизиться к телу, а сандалии и горсть медяков — рядом с бабушкой, чтобы ей было в чём добраться до священной реки Сандзу и чем заплатить за перевоз.
— Алтарь, — хмурясь, напомнил Иссэн.
Бегом кинувшись в храм, послушники вернулись с маленьким переносным алтарем. Настоятель возжег благовонные курения, наполнил мисочки рисом, водой и солью, после чего опять принялся бормотать сутры.
Начался дождь: мелкий, колючий. Послушники ёжились, втягивали затылки в плечи. По знаку Иссэна они стали поливать отсыревший хворост маслом. На лице отца капли воды мешались со слезами. Уже нельзя было разобрать, где вода, где слезы. Отцовские черты окаменели, утратили всякое выражение. Не лицо, черепаший панцирь. Казалось, плачет не он, а кто-то другой. Ни всхлипа, ни стона — губы срослись в бледный шрам.