Этого обвинения, каким бы беззлобным оно ни было, Клод вынести не мог. В недвусмысленных выражениях он объяснил офицеру (предварительно напомнив, как тому нравятся кнели), что думает о коммунистах, о тех, кто проникает в общество и уничтожает его структуры – и все это во имя зла. Клод напомнил офицеру, что он сам прочесал «Ритц» от чердака до подвала, избавляясь от всех служащих, которые сочувствовали такому сброду.
В промежутках между вежливыми допросами Клода отводили в камеру размером с чулан для швабр в «Ритце». Его держали отдельно от остальных заключенных, на которых он не осмеливался взглянуть, боясь кого-нибудь узнать. Еда была жидкой (боже, это пойло они называли супом!), а раскладушка – удобной. И в камере было окно – окно, через которое он видел ее.
Оба дня около двух часов Бланш приходила в кафе напротив; сидела и курила «Голуаз» за «Голуазом», бледная и нервная. Дежурила у тюрьмы, где его держали. Понимая, что Клод увидит ее. Что ее присутствие придаст ему сил. Так и случилось. К его большому удивлению. Ведь он уже очень давно видел в жене только источник проблем.
Когда его отпустили, похлопав по спине, пошутив и между делом тонко намекнув, что, если в «Ритце» произойдет еще что-нибудь плохое, он лично будет за это отвечать, Клод поддразнил жену. Потому что не мог признаться самому себе, как много для него значило ее присутствие в кафе. Не мог признаться самому себе, как боялся, что видит ее в последний раз.
Клод не мог сказать ей, как сильно ее боль тронула его. Не мог объяснить, как удивлен тем, что ее присутствие все еще глубоко волнует его, а его отсутствие задевает ее за живое.
– Видишь? – Вернувшись в «Ритц», он легкомысленно поцеловал ее в щеку, и она обняла его со сдавленным рыданием. – Бедняжка Бланшетт! Не можешь расстаться со мной даже на день!
– Не льсти себе, Хло! – сказала она, отодвигаясь и продолжая краситься. – Я просто умирала от желания посмотреть, не появится ли там твоя любовница.
Но рука Бланш дрожала, когда она взяла помаду. Клод сжал губы и вернулся к своим обязанностям.
Закрыв за собой дверь, он услышал, как она разрыдалась, и почувствовал, как грусть, словно тяжелое одеяло, накрыла его. Что же сделала с ними эта война? Раньше все было совсем не идеально; Клод признавал это и знал за собой вину. Но разве война не должна сближать людей, а не разделять их? Разве не об этом – о любви и страсти под градом пуль – писал Хемингуэй в своей книге, посвященной Гражданской войне в Испании?
Когда-то Клод считал, что их с Бланш история – самая романтичная на свете. Теперь ему осталась только горечь обманутых надежд.