«Так надо», — сказал он. Может, действительно так надо? Что она знает о деревенской жизни, если за все эти четырнадцать лет не побывала даже в своей родной Токтайсоле?.. Целых четырнадцать лет… Интересно, узнают ли её там?..
В тот год, когда Качырий пошла в школу, ночью забрали её отца. Долго от него не было никаких вестей, потом пришла бумага: «…умер от воспаления легких». Жилось голодно. Никто не помогал. Соседи даже заходить перестали. Мать не спала ночами, все горевала. Наверное, поэтому они и уехали из деревни. Теперь и матери нет, один брат, Микале… «А что, если съездить туда, посмотреть? Все равно делать нечего», — размышляла Качырий, проводив брата с невесткой на работу.
Сборы её были недолги, только написала брату записку, чтоб не потеряли, не тревожились. Через час она уже мчалась на попутной машине.
…У полевой дороги, пересекающей шоссе, Качырий попросила остановить машину, рассчиталась с шофером. Машина умчалась. Качырий оглянулась по сторонам.
Справа от шоссе, за пологим увалом, притаилась её родная Токтайсола. Как раз на половине пути к ней, почти на гребне увала, стоял густой еловый лесок — древняя моленная роща токтайсолинских марийцев. Летом мальчишки пригоняли сюда лошадей в ночное, пекли в горячей золе картошку и, затаив дыхание, слушали всякую небыль про леших и ведьм, про зарытый в землю котел с золотыми монетами, который может найти не каждый надо знать отворотное слово. Однажды Качырий тоже увязалась за ними, незаметно подкралась к костру, села в сторонке, поджав под себя босые, в цыпках, ноги. Сперва они хотели вздуть её хорошенько, чтобы впредь не лезла в мальчишеские дела, но хитрая Качырий откупилась от них десятком недозрелых яблок, принесенных за пазухой, и была милостиво принята в ребячью ватагу. её даже угостили печеной картошкой. До чего же вкусна картошка, испеченная в горячей золе костра!
И вот этой моленной рощи нет. Кругом поле, потемневшая стерня, редкие скирды обмолоченной соломы и одинокая старая ель, что сиротливо стоит на клочке невспаханной земли. Она и тогда росла, одна в сторонке. Качырий узнала ее, подбежала, погладила обомшелую, в капельках застывшей серы, кору.
— Здравствуй…
Налетел порыв ветра и дряхлая, много повидавшая на своем веку ель надсадно скрипнула, качнула тяжелыми игольчатыми лапами.
— Старенькая ты и.… бессчастная, — шепнула Качырий, снова погладив шершавую кору.
Дорога пошла под уклон.
Впереди, как на ладони, сразу и неожиданно открылась деревня — избы вперемежку с зарослями черемухи, рябины… Кое-где виднелись белые стволы берез и толстенные, в два обхвата, ивы с темными шапками вороньих гнезд в густых ветвях.