– Мне нужно знать одно, – сказал Сэм, – осталось ли для тебя это в прошлом. Или… не могу же я всю жизнь гадать: а вдруг Роб одумается, вернется, захочет?.. Знаю, тебе пришлось тяжко. Я старался… тебя не трогать, как говорится, дать тебе время подумать. Но раз уж мы теперь… мне надо знать.
Первые рассветные лучи освещали его лицо, и он стал похож на усталого апостола с витража – суровый, с пронзительными глазами.
– Все в прошлом. Все, Сэм. Теперь все в прошлом.
Я коснулась его щеки, солнечный свет, чистый и ясный, будто обжигал, но без боли.
– Вот и хорошо. – Сэм вздохнул и, положив ладонь на мой затылок, привлек меня к себе. – Хорошо… – И закрыл глаза, не договорив.
Я проспала до двух часов дня. Помню, как Сэм встал, поцеловал меня на прощанье и тихонько прикрыл за собой дверь, но никто не звонил, не спрашивал, почему я не на работе, – запутались, наверное, в каком я отделе, а может, меня временно отстранили или вообще уволили. Когда я наконец вылезла из-под одеяла, то думала позвонить и сказать, что больна, только не знала, кому звонить, надо бы Фрэнку, но вряд ли он сейчас в настроении разговаривать. Пусть сами разбираются, решила я. И пошла в Сэндимаунт, там купила продукты, стараясь не смотреть на газетные заголовки, вернулась домой, съела почти все, что принесла из магазина, и отправилась побродить по пляжу.
День был жаркий, дремотный. Набережная кишела людьми: грелись на солнышке старики, гуляли в обнимку парочки, носились туда-сюда малыши, похожие на славных пухлых шмелей. Многих я знала в лицо. Сэндимаунт – уютное старомодное местечко, где узнаёшь прохожих, улыбаешься им, покупаешь у соседских ребятишек самодельные духи, потому-то мне и нравится здесь жить, но в тот день мне было там муторно, тоскливо. Казалось, слишком долго я пропадала, за это время вывески должны бы поменять, дома перекрасить, а знакомые лица – измениться, постареть, исчезнуть.
Был самый отлив. Я скинула туфли, закатала джинсы, зашла в воду по щиколотку. Снова и снова вспоминался эпизод из вчерашнего дня: голос Рафа, тихий, как падающий снег, но с затаенной угрозой: Ублюдок чертов.
Вот что я могла бы сделать, за секунду до выстрелов. Могла бы спросить: “Джастин? Так это ты меня ударил?” Он сказал бы правду. Его ответ попал бы на запись, и рано или поздно Фрэнк или Сэм заставили бы его повторить, на сей раз успев зачитать ему права.
Наверное, я так никогда и не пойму до конца, почему этого не сделала. Возможно, из сострадания, запоздалого и бесполезного. Или – эта версия наверняка пришлась бы по душе Фрэнку – потому что я с головой погрузилась в ту жизнь: отождествляла себя с Великолепной пятеркой,