Затем она выяснила и место жительства Замалеи, угодившего к ней в сети в момент одного из своих посещений Сучки. От неё не укрылось, что, в отличие от спокойного и уверенного в себе прокурора, электрик ведёт себя весьма нервно. Она припомнила его поведение в зале суда и поняла, что в нём живёт страх перед нею; это открытие доставило ей презрительное удовольствие и, что важно, дало ей идею, как вести себя с Замалеей дальше. Затем она до времени оставила вниманием обоих мужчин и обосновалась в колодце недалеко от детского дома.
Передвижения Сучки на ходунках при прогулках удивили и рассмешили её мать. Она отметила, что ребёнок держится обособленно, в сторонке от других детей, и порадовалась этому факту, ибо отсутствие рядом с Сучкой свидетелей только облегчало поставленную задачу. Некоторое время Лярва размышляла, дать ли знать дочери о своём намерении вернуть её, либо же быть осторожною и исполнить задуманное неожиданно. В конце концов холодной майской ночью, в бурю, разделённая с дочерью только стеклом окна, она послала сигнал девочке, оставив последнюю в жутком недоумении.
Далее последовали события, вызвавшие недоумение уже у Лярвы. Однажды вечером она наблюдала из своего укрытия сцену, заставившую её внести коррективы в намеченные действия. Колыванов привёл к девочке седенькую и кругленькую старушку, вкатившуюся на территорию детской площадки, точно мячик. Они сели втроём на скамейку и довольно долго беседовали, после чего оба взрослых вручили ребёнку пакеты с какими-то дарами и удалились. К удивлению Лярвы, с этого дня старушка принялась ежедневно посещать девочку, чем вызвала припадок бешеного озлобления у наблюдательницы. Теперь получалось, что поблизости от Сучки при её прогулках всегда оказывался тот самый свидетель, отсутствие которого совсем недавно столь радовало мать девочки. Свидетель этот явно симпатизировал Сучке и постепенно завоёвывал ответную симпатию. Неизвестная старушка всё более и более сближалась с ребёнком, часто общалась и с воспитателями, и через месяц наблюдений Лярва с удивлением заметила, что при свиданиях во дворе её молчаливая дочь лопочет уже больше и многословнее, нежели её посетительница. Баба Дуня — это была она, разумеется, — гуляла с девочкой, держа её за обрубок ручки, расчёсывала ей волосы, приносила подарки, кормила её из ложки, одевала Сучку в какие-то яркие платьица и к середине лета стала настолько своим человеком на территории приюта, что охрана допускала её внутрь беспрепятственно, завидев издали. Но самым тревожным и очевидным для Лярвы был тот факт, что Сучка уже приметно тосковала, если баба Дуня задерживалась приходом, ёрзала на своей скамейке, часто поглядывала на ворота и с радостной улыбкой спешила навстречу, когда та появлялась. Всё развитие их отношений и стремительное сближение произошли на виду у Лярвы, взиравшей на эту картину своими рыбьими глазами без всякой ревности, но лишь с мрачною и глухою злобой.