Не посмотреть, когда Феня машет на рыжую, было поступком почти героическим, и я смотрел. А в эту минуту огурец как раз и подрастал.
Может быть, ему нравилось расти, когда на него не смотрят?
Потеряв надежду уловить мгновение, когда из семени проклевывается росток, а из цветка развивается плод, я пришел к мысли, что все живое в мире росло ночью. Все ложились спать, я ложился в свою постель, приготовленную Феней, а в это время огуречная веточка тянулась изо всех сил. На ней распускались цветы, потом росли совсем крошечные, с горошину, будущие огурцы. В этой мысли меня укрепили и слова отца. Однажды он сказал мне:
— Ложись всегда пораньше, если хочешь поскорее вырасти.
Теперь я знал, что ночью и я скорее расту, а уж огуречная веточка подавно: к утру, в период цветения, на ней появлялись все новые и новые желтые цветы.
Мне очень нравилось собирать огурцы с грядки. Иногда Феня говорила:
— Пойди сорви смородинова листа.
Я знал — это для того, чтобы положить листья смородины в бочонок, где солили огурцы. От рассола и смородины шел такой крепкий, чистый, ни с чем не схожий запах, он мне так нравился, что я тут же оставлял все свои самые неотложные дела и отправлялся к кустам, которые тогда казались мне деревьями и смотрели на меня бесчисленными крохотными черными и красными глазками сверху вниз. Мне хотелось сорвать самые большие листья. Иногда они были крепкие, не давались или с треском лопались посредине, как рвется полотно. Я набирал целую охапку и торжественно вручал Фене.
— Вот спасибо, без тебя ничего бы не вышло.
Я уже давно знал, что без меня у Фени ничего не выходит. Если бы я не шел за ней сзади, она не могла бы принести воды из колодца. Если я не стоял рядом, она не могла нарубить мяса для котлет. В магазин мы тоже отправлялись вместе, потому что без меня продавец почему-то не отпускал ей ни хлеба, ни булок, ни бубликов.
— Хочешь бублика? — спрашивала Феня. — Тогда пошли до лавки.
Мы шли «до лавки», и я испытывал гордость человека, без которого в доме невозможно обойтись.
Я был горд своим неизменным участием во всех домашних делах и однажды решил попросить Феню позволить мне ночью хотя бы недолго посидеть в огороде у огуречной веточки. Я считал, что всякая полезная деятельность должна вознаграждаться. Я терпеливо помогал Фене во всех ее делах. И я попросил ее об этом. Для убедительности я растолковал, для чего это мне нужно. Но Феня расхохоталась, и, пока она хохотала, я терял веру в ее доброту и любовь ко мне.
Затем она сказала, что я глупец, обнаружив свое невежество (о нем я уже догадывался), и добавила: