Снова презрительно скривились в улыбке губы Катицы; она молча кивала. Это заставило Нико поднять голову.
— И теперь я вижу — хорошо, что мы разошлись! Уверен — настанет день, когда и ты это поймешь и будешь мне благодарна, что я разорвал наш союз, который не мог быть долговечным. Лучше обвиняй меня в измене теперь, чем потом — в обмане.
— Ох ты, какая честность, — отозвалась она. — Я уже и сейчас благодарю…
— Ты тоже опомнишься, согласишься со мной, — неумолимо продолжал Нико, которого покоробила ее насмешка. — И поймешь, что чувства твои тебя обманывали. Не разойдись мы сейчас, через какой-нибудь год ты стала бы тосковать по свободе, по родительскому дому, по прежнему образу жизни, по привычной атмосфере. И упрекала бы меня, зачем я перетащил тебя туда, где нет ничего для тебя привычного, где все тебе чуждо. И жила бы ты в моем доме в вечных страданиях и потерянности.
Катица вспомнила, как сидела у него за столом, не зная, как повернуться, вспомнила, до чего ей было мучительно и тягостно… Капельки пота выступили у нее на лбу при этом неприятном воспоминании. И все же — не признает она его доводов! Измена есть измена, а подлость — подлость! Бросив на Нико злобный взгляд, она возразила:
— Только об этом раньше надо было думать. Раньше, чем обещания давать, и в церковь меня провожать на глазах у всего города, и показывать меня с вашей террасы, ровно какую княгиню! Ведь я и тогда была такая же низкая, как сейчас, где же тогда была ваша мудрость, да осторожность, да рассудительность?
— Повторяю, тогда я ошибался. Страсть ослепила меня, отняла рассудок. Я воображал, что люблю тебя, но это была не настоящая любовь. Воображал, что если женюсь на тебе, стану ближе к народу, но увидел, что народ-то надо мной смеется, не понимает меня, считает чудаком. Да, все, все преграждало нам путь, обманывать себя долее было невозможно. Нам необходимо было разойтись… Ах, знала бы ты, до чего я еще и теперь чувствую себя несчастным из-за моей ошибки! Как упрекаю себя, мучаюсь дни и ночи… Не осмеливаюсь даже протянуть руку к чаше счастья, которую мне предлагают… Боюсь — сладость его обратится в яд и желчь, пока ты не простила меня. Неужели не можешь простить?!
Взгляд его смягчился, голос зазвучал горячей мольбой, шедшей из самого сердца. Но на лице Катицы упрямство, гордость, презрение. Откинув голову, она смерила его взглядом, пылающим ненавистью. Чего просит! Прощения! Да чтоб признала его правоту и вдобавок была благодарна! Вскипела вся горечь, скопившаяся у нее в душе, — как она его ненавидит за лицемерие и себялюбие!