— Рассопелся, — вдруг совсем другим — равнодушным и презрительным — голосом сказала она.
Соболев униженно затаился. Едва сдержал неистовое желание залепить ей пощечину.
— Ну перестань, — пересилив себя, сказал он. — Что в этом такого? Это же естественная потребность.
— Пошел вон! Убирайся вместе со своей естественной потребностью.
Он соскользнул с кровати. Кончиками пальцев поднял сорочку, бросил ее Тоне, сказал раздельно и жестко:
— Вышивки — это мещанство.
И вернулся на свой диван, нимало не заботясь о том, слышат его Анисья Деевна и Юрий Алексеевич или не слышат.
«Ну, все. Побаловался, и хватит. Завтра же домой. Таких кралечек и в Смоленске навалом. Причем без комплексов».
Возбуждение улеглось. Осталась режущая, холодная, пронзительная злость.
«А все же она не позвала родителей…»
Проснулся Соболев чуть свет — солдатская привычка.
«Уезжать? — первое, о чем он подумал. — Ну нет. Извините. Ничего еще не потеряно. Все только начинается…»
В печи уже бесновалось жаркое березовое пламя. Анисья Деевна ловко раскатывала на посыпанном мукой столе ржаные сканцы для калиток.
— Чем могу быть полезен? — энергично осведомился Соболев, зная, как в деревнях ценят хозяйственных людей.
— А спал бы на здоровье! — отмахнулась Анисья Деевна. — Хозяйство наше — одной делать нечего.
Юрий Алексеевич сидел на лежанке и с наслаждением курил. В комнате Тони было тихо. Соболев обул сапоги, выскочил из избы и побежал безлюдной утренней улицей вдоль села. Мороз тиснул было железной хваткой и отпустил — кровь уверенно обогревала тело.
За избами блестело замерзшее озеро, еще не покрытое снегом. Утренняя заря окрашивала алым цветом заиндевелые деревья. Из-под ног взмывала легкая как пух снежная пудра.
Юрий Алексеевич в шапке, полушубке, валенках и огромных рукавицах вышел подмести площадку перед крыльцом. Зачерпнув пригоршню снега, Соболев крепко растер свою широкую грудь. Старик одобрительно покашливал. Глаза его завистливо блестели.
— Да ведь околеешь! — всплеснула руками Анисья Деевна, увидев мокрого, красного от мороза Соболева. — Ну, шальной!..
И вынула из комода полотенце из грубого домашнего холста. Соболев растерся. Неуемная бодрость закипела в каждой жилке и в каждой мышце. Нырнув в гимнастерку, он подхватил ведра и помчался к колодцу. Десятиведерный ушат был наполнен за пять минут.
Перед сараем высилась пирамида нерасколотых березовых чурок. Соболев схватил тяжелый колун. Промерзшие чурки раскалывались с упругим звоном. Во все стороны летели золотистые щепки. Юрий Алексеевич принялся складывать поленницу.