Ну так — еще один отказ. «К сожалению, вынуждены сообщить, что Ваш рассказ не заинтересовал редакцию нашего журнала…» Раньше хоть какой-то разбор давался, и читать эти разборы, несмотря ни на что, приятно было — находят все же что-то в том, что возвращают, и, значит, не напрасно трудился — теперь же стандартные вежливые и холодные отписки: «К сожалению…» и так далее.
Кусов бросил ответ из редакции журнала «Смена» на неприбранный после холостяцкого завтрака стол и, досадливо облизывая пересохшие от волнения губы, отошел к окну. Яркий, с бодрящим мартовским морозцем денек разгорался на улице. А утром прошел снегопад: робко, негусто, будто понимая, что наступает время весенних дождей. Сквозь тонкий слой свежего пушистого снега просвечивала матерая грязнота старого.
Комната, в которой перемогал Кусов свои радости и невзгоды, находилась в шестом этаже неизбалованного архитектурными излишествами — два балкона по фасаду, гранитная окантовка полукружия парадного входа да несколько ухмыляющихся сатанинских масок между узкими высокими окнами — дома с мощными, как крепостные, метровой толщины стенами.
Одним окном комната глядела на улицу Рентгена, другим — на улицу Льва Толстого, на здания Первого медицинского института имени Ф. Эрисманна. Из этого — другого — открывался также и вид на небольшой, треугольником, сквер, разбитый при слиянии улиц. Живая изгородь вдоль всех сторон треугольника, мусорные урны, просторные скамьи, профилем своим предвосхищающие изгиб тела сидящего человека, каштаны… То и дело подкатывали неуклюжие, как динозавры, троллейбусы двенадцатого маршрута, забирали немногочисленных здесь пассажиров и, натужно подвывая, скрывались за углом.
Под этим же окном стоял причудливый особнячок, построенный в начале нашего века, в нем размещалась стоматологическая поликлиника. Самому бы не заплакать, наблюдая сквозь окна, как корчатся в креслах дантистов истерзанные зубной болью несчастные люди. А с каким первобытным страхом таращатся они на жужжащие сверла бормашин. Не исключено, что эти крохотные сверлышки кажутся им отбойными молотками. Зубы Кусова никогда не болели, но стоило ему слишком увлечься наблюдениями, и в деснах начинало противно ныть. Способность воспринимать чужую боль, как свою собственную, — разве это ничего не значит? И разве э т о не чувствуется в его, Кусова, рассказах? Неужели не чувствуется?..