Великий князь Александр, без сомнения, более чем кто-либо разделял эти великодушные чувства, но его всецело поглощали тогда служебные занятия, так что в первое время я почти не мог с ним сходиться. С началом нового царствования мы встречались реже и встречаться было труднее, невероятный страх перед отцом мешал Александру лично выразить Костюшко свои давние чувства.
Мы были призваны во дворец, чтобы подписать каждый в отдельности удостоверение в том, что маршал Потоцкий не предпримет ничего против России. Мы должны были поручиться в этом на свой риск и страх. Обязательство это должно было быть написано каждым в ясных и точных выражениях. Собрание было многочисленно. Князь Куракин, назначенный вице-канцлером, присутствовал на этом собрании и должен был следить за тем, чтобы документы эти ясно выражали ручательства, которые мы на себя брали. Мы с братом подписали, не колеблясь; с давних пор мы питали глубокое уважение и слишком сильную привязанность к семье графа Игнатия, чтобы колебаться дать это общее поручительство, которое одно только могло вернуть ему свободу.
Были такие, которые возражали; были и такие, которые повернулись спиной, как только узнали цель собрания. К их числу принадлежал граф Ириней Хрептович (сын канцлера Хрептовича, наиболее способствовавшего тому, чтобы король Станислав-Август согласился на Торговицкую конфедерацию), который вскоре совсем обрусел. Тем не менее, число подписей оказалось достаточным, чтобы склонить императора к освобождению Игнатия.
Можно себе представить, как были счастливы узники, получив возможность вновь свидеться друг с другом после такого долгого и тяжёлого заключения. То было счастье, смешанное с горем и слезами.
Здесь собрались самые знаменитые члены великого сейма 1788–1792 годов: граф Потоцкий, граф Тадеуш Мостовский, знаменитый Юлиан Немцевич, Закржевский, городской голова Варшавы, известный своей честностью, патриотизмом и выдающимся мужеством, генерал Сокольницкий, добровольно севший с ним в заключение, чтобы не оставлять его, Килинский и Капосташ, уважаемые граждане Варшавы, первый хозяин сапожной мастерской, второй — меняльщик, или банкир, оба пользовавшиеся заслуженным влиянием на население Варшавы. Мы виделись с ними ежедневно. Вскоре после счастливых минут освобождения и взаимных свиданий все должны были, к общему прискорбию, расстаться.
Император осыпал подарками генерала Костюшко, чтобы дать ему возможность независимой жизни, и тот вынужден был принять их. Подарки эти тяготили его, и он вернул их при письме из Америки. В этом письме ему вновь пришлось выразить личную благодарность, которою все освобождённые от заключения и он сам, прежде всех, навсегда были обязаны императору Павлу.