Вторым был Колян Васягин, хвастун щербатый, тоже почти перестарок, не моложе Степки. Этот уж покрутился вокруг Варьки! Шагу ступить не давал прошлым летом, прицепился прямо как репей. Чуть подрумянится солнышко, прихорошит закат людям на любованье — глянь, мелькает красный Колькин сатин туда-сюда мимо железинского двора. Варька на улицу, чтоб к товаркам да в клуб с ними, — тут как тут Колька, вьюном вьется. И хохотнет ни к селу ни к городу, и в глаза глянет жадно, и похвалится тем, что было и не было. А уж к ночи-то, к сроку провожаний парных, прямо смолой прилипнет, ни походить, ни попеть с подружками. До самого крыльца не отстанет, за руки пытается взять, но фыркнет Варька — «Отстанешь ты или нет?!» — и в избу. А Колька долго еще под окнами бродит, напевая свою дурацкую песенку: «Эх, бывалочи, на горке золотой шандарахнулся об камень головой!..» Хоть бы и впрямь шандарахнулся, чтоб не видеть его больше и не слышать. И не смутил его позор Степки Макарова, почти вслед заслал свою разговорчивую матушку к Варькиным родителям. И отстал наконец… Видать, плохо отваживала его Варька на вечерних гуляньях, вот он и надеялся, выжидал момент.
Третьего жениха Варька и не помнит как следует. Даже имя-то его до сих пор не знает. Да и откуда знать, когда видела его всего два раза мельком. Родня не родня он тете Тане, а так, седьмая вода на киселе, и гостил в Мартовке пару дней, когда Варька там жила, ходючи в мартовскую десятилетку. И приглядел успел Варьку. Все книги толстые читал допоздна — можно подумать, затем и приехал к тете Тане, — умный был, наверно, да Варьке-то что до этого? Умных теперь много развелось, всех не перелюбишь. Она и запомнила в нем только нос крючковатый да брови — такие лохматые, что и глаз под ними не видно. И смеха-то не нашлось у Варьки, когда пришли к родителям тетя Таня и его мать, робонькая, махонькая старушка-колобочек, все лицо сшито из морщин. Может, из-за матери его и не давилась Варька смехом, как было при сватовстве Степки и Коляна. А может, потому, что больно издалека пришла она — аж из Напольного, верст за тридцать от Синявина, и все вздыхала тяжко, жалуясь на сына: «Совсем сдурел, окаянный-то, ходеть и ходеть за мной, иди, говорит, сходи, не то я николи не женюся…»
Ну а остальные сватовства шутейные были. То дед Василёк, который по зимам возит старшеклассников в Мартовку, зачнет, поглядывая хитрованом и поглаживая козлетощую бороденку: «Пойдешь за меня, Варюшенька, коль возьму вот да сброшу лет эдак пятьдесят, а?» — «Конечно, дедусь!» — ему в ответ Варька, хохоча. То на базаре в Речном приставал морячок на побывочке, все хотел узнать, как зовут ее и куда к ней прийти можно. Варька назвалась Машкой Тренчонковой из Гарта, именем подружки своей, одноклассницы. И ведь заявился, слышь, к ней морячок, стал допытываться про «длиннокосую», а Машка не поймет никак, что к чему. А смелый, видать, был морячок: в Засурье не любят пришлых парней, частенько гоняют средь ночи аж до темного лесу… То лесорубы однажды хотели запереть Варьку у себя в избушке: выбирай, мол, любого из нас, батырей-лесовиков, одних холостых шестеро, да и женатый любой с супругой враз расстанется.