Ах, какая то была страшная, какая сладкая, какая непонятная ночь! Ни по сказке ни по книге, ни во сне и ни в самой скрытной смелой мечте не могла Варька помыслить, что может такое быть с человеком. Да и не бывает оно, конечно, с каждым, не всем дается столь большое счастье, и очень жалко тех, кто никогда-никогда не испытает этого!
Когда выбралась Варька из провала памяти — надо же, первая кинулась-таки на шею парню, с которым и словечка еще не было шепнуто про любовь! — и когда прошла у Алексея оторопь от неожиданной такой встречи, соскользнула она с его рук и грохнулась на скамейку лицом в ладони: насквозь пронзил ее стыд, опалил, сжег без дыма и огня! Он присел рядом, похрустел пальцами, а потом несмело взял в руку ее косу, доставшую до земли, и погладил дрожкое плечо. «Не надо, Варюшенька… Сколько же можно носить в себе… Не надо, слышишь?» Голос Алеши не узнавала она — то ли забыла за долгий срок, то ли изменился он так. Да просто, наверно, волнение сдавило его до хрипловатой глухотцы. Да что узнавала, что видела и слышала она тогда? А ничего и ничего. Оглохла, ослепла, обеспамятела. Он приподнял ее за плечи, притянул к себе, стал целовать руки, бессильные и холодные, прижимал их к щекам и говорил, говорил что-то взахлеб — ни словечка не понимала она, лишь смеялась тихо да пыталась смахнуть без рук слезы, всклень наполнившие глаза. Потом встали они, не сговариваясь, дружно, и пошли, тесно приобнявшись, от дяди Егориного дома к околице, пошагали верхом Чертова вражка, который все ширился да ширился, теряя края в глубоком туманном сумраке, и незаметно перешел в пологий луговой распадок, застененный глухими черными лесами. Стала вокруг такая бездонная темь и тишь, какую еще и не видывала Варька: ни шороха, ни огонька — все утопло в ночи. И тут, вздрогнув, как бы снова проснулась Варька (так и пошло у нее: то в сон будто проваливалась и не понимала ничего, то просыпалась в страхе, что не въявь происходит это с ней, а снится всего-навсего) — проснулась от мысли, которой давно пора бы подступиться: да куда они в столь кромешную темь?! Но выдохнуть не успела Варька свой вопрос, как проговорил Алеша врастяжку, будто услышал ее:
— Не случись этого… привел бы я тебя сейчас же к отцу с матерью и сказал: «Вот моя жёнушка, никуда больше не отпущу ее, ни на шаг, ни на минуту».
— Но я еще не жена тебе, — сказала Варька, но дошло вдруг откуда-то издали другое. — А чего — «этого»? Что случилось-то?
— Как? Разве ты не знаешь? — Алексей, утеряв внимание, споткнулся обо что-то в темноте и утянул ее с тропинки, ноги обдало росной морошкою, и Варька только-то дошла, что так и топает вбосячка и в одном тетином халате. Привыкла она ходить летом босиком, вот и не заметила. Мать частенько выговаривала ей, что не след рослой девке все время бегать с голыми ногами, совестно должно быть, да и ноги грубеют, но нисколько ей не было стыдно и ноги не хотелось тискать в тесноту обувки, хотя и туфли хорошенькие были у нее, отец привез из Речного. Ну, эти-то туфли так и так только вечерочками надевать, а днем — где по двору-огороду, где до колодца или до Наталки — и босиком сойдет…