— Вот те на — да что за разговор без горячительного! Полно те, Макар, все власть из себя казать. Хоть ночью-то человеком себя держи… А залететь по этой части я никак не могу. Откуда кому знать: может, четверть-то я от Няши Гуляевой приволок, свои кровные гроши швырнул гостям на радостях? Видел когда кто, чтоб из сараюшки моей аль с предбанника дымок небанный шел? Не-е, меня на таком деле не споймашь, ети вашу дышло! Стреляный я воробей. Давай-ка придвинься, Макар Кузьмич, опрокинем по одной и поговорим, посидим мирком да ладком.
— Верно говоришь, Федор. С людьми жить — с ними жрать и пить, — клацнул Рево. — Кончай, папаша, кобениться.
Макар Кузьмич хотел сказать, что слыхивал он про хитроумный «самовар», секрет которого Бардин привез, говорят, из Сибири — прямо в очаге казан с приделанными над ним тазом и чашками, — хотел было удвинуться от стола и убраться понезаметней за порог, боялся он пятнать председательское имя, но больно уж хлебосольно приглашал хозяин, строго смотрел старший сын, начальник повыше его, да и остальным не стоило портить вечерок, и оказался он, недовольно похмыкивающий еще, тоже в красном углу. По первой выпили молча, старательно покрякивая и одно-двусловно высказывая похвалу хозяйскому самоделью, потом потянулись завертывать цигарки, отмахнувшись от выкинутой Рево пачки папирос, но языки придерживали, оставляя право на разговор старшим по годам да по званью. Но вот положил Рево локти на стол, оглядел сторожкое застолье цепким орлиным взглядом и сказал криворото:
— Ну и народец же пошел! Смотрю я на вас и диву даюсь. Сидите, коситесь трусливо, даже дохнуть боитесь. Жили бы себе смело. И как вас там… попросторнее, что ли. В одном ведь навозе ковыряетесь, чего вам делить?
Вроде бы и оживились все, а со словами лезть опять же никто не поспешил. Один Козел Михатов, совсем вытесненный за край стола, задрал длинный острый подбородок и всхлипнул одобрительно:
— А верно он говорит, худы твои лапти! Верно, а?
— Может, оно и верно… — Федор Бардин поерзал, гулко сдвинув табурет. — Навоз-то он, может, и один, да людишки-то разные. Всяк в свою сторону тащит и тут же на другом глаз держит: не больше мово ли тащит? А того не разумет, что тому-то больше надо, что так богом положено. По-ихнему: пусть гниет добро, пропадет зазря, а не трожь, потому как я меньше взял.
— Что-то непонятно говоришь. — Макар Кузьмич, согретый принятым и скоро утерявший нежелание гостевать у Бардиных, глянул на хозяина удивленно и с вопросом. — Каким еще богом? И как это — одному богом положено больше, другому меньше? Чай, для бога-то, ежли он есть, все равны.