— Вер-рна… свойски мужик Сергей Иванч! Хороший мужик, худы твои лапти… — Михатов Козел опьянел уже до того, что не разбирал, о чем идет речь, кто прав, кто виноват, и не уловил даже, что гласит против зятя.
— Во-во. — Бардин только руками развел. — Чистый да свойский. Да еще геройский: пожар на кордоне, слышь, вон как тушил… — Медленно развернулся к тестю, лицо его зримо наливалось краснотой. — А того ты не знашь, худошей, что он и на твой кусок, на кусок твоих деток зарится! Не знашь, так помолчи, дай людям о деле потолковать. А напился — ступай к старухе, ей свои думки выкладывай. Васька, проводь его. Тебе тоже рано еще пьянствовать, женись сперва. Пить и то не умеете, ети вашу дышло…
Васька Васягин не обиделся, вскочил готовно. Старик Михатов икнул и словно протрезвел чуток: упирался и бормотал, подхваченный Васькой под мышки и полуволоком ведомый к дверям.
— Я што… Я и говорю зарится, худы твои… я…
Ждал Степка, что сызнова тяготно станет в избе от хозяйской нежданной крутости, да случилось обратное: запрокинул вдруг Рево голову и задрожал острым кадыком, задыхаясь в смехе, кудахтнул, на него глядя, и Колян Васягин, усмехнулся отец, даже хозяйка, сидящая обочь мужа, прыснула в руку — будто не батьку ее родного выставили из-за стола.
— У-у… Ох! У-ох, как ты его… Ну хва-ат, ну и хват же ты, Федор… Ой, моченьки нету… — еле отдышался Рево. Видать, очень по душе пришлась ему выходка Бардина. — О-о, брат, не хотел бы я с тобой дела впоперек иметь. Если уж с тестем ты такую расправу наводишь!.. Убей не пойму, чем и как сумел допечь тебя Железин. И вообще, при чем здесь он?
— Я и говорю — бывают такие люди: каждой дырке затычка. А Железин, он суме-ет, он всегда найдет к чему прицепиться. — Один Бардин не поддался застольной веселости, сидел набычившись, откровенно недовольный Смехом да улыбками. — Скажем вот: какое его собачье дело… а-а, вам-то что до нас, вам тоже один смех. Ну, давайте, опрастывайте посуду, она чистоту любит. А то ни пьянки, ни разговору.
Выпили, покрякали опять, зажевали кто капустой, кто хлебом с луком и дружно принялись за курево. Каждый старательно выказывал свое уменье делать закрутку. Макар Кузьмич работал культурно: придерживал махорочное крошево двумя мизинцами, край бумажки намусливал плотными губами, завертывал туго, и получилась цигарка тонкая, почти как папироса. Федор Бардин бухнул в лоскут бумаги полгорсти махры, раз-раз — и торчит во рту цигара, толстая даже в его толстых губах. Рево, пошедший малиновыми пятнами во все лицо, глядя на остальных, тоже не стал пустячиться папироской, завернул длинную «козью ножку» и продолжал посматривать на хозяина выжидательно.