— Макс!
— Чего тебе не спится, старый?
— Слово помнишь?
— Какое слово? Спи давай.
— Когда в детстве. Когда становишься в круг, бросаешь мяч вверх. Кричишь имя. Тот, кого ты назвал, должен поймать. Остальные разбегаются.
Старик говорил медленно, неуверенно, делая паузы, будто сам не верил, что когда-то такое было.
— Ну и?
— Слово. Вместе с именем. Какое кричали?
— Не помню.
Максим немного разозлился на старика. В такую игру в детстве он не играл, но то ли мать рассказывала, то ли читал где-то — помнилось. Слово как раз было где-то почти на поверхности памяти, оно почти всплыло — и затаилось, нырнуло обратно, и теперь не давало покоя.
— Э, вы ж в смартфонах сидели… Не играли, небось.
— Иди ты, Семеныч. Не было у меня смартфона. Играли, просто не помню.
— Не играли, вот и не помнишь. А мы другое поколение. У нас и казаки-разбойники были.
— И у нас.
— И прятки, это добегаешь, хлопаешь об стенку и кричишь…
— Палы-галы за себя. Помню я. А теперь давай спать.
— Еще высекалы были. Мячом бьешь, если тот, кто уворачивается, поймает — дарка.
— Вышибалы. И свечка. Три поймаешь — все сгорят.
— А еще… Море волнуется — было?
— Ночь, Семеныч. Завтра вспомнишь.
— Съедобное-несъедобное?
— Это же для малышей совсем.
— Ну и что, а малыши — не дети, что ли?
— Спи, — буркнул Максим. Люди уже много лет, с того времени, как он стал взрослым, точно, старались избегать любого упоминания о детских играх, чтобы не бередить рану. А сейчас рану расковыривали, да еще ржавым ножом, и ему почему-то не было от этого ни тоскливо, ни безнадежно. Наоборот, в душу снизошел покой.
— Штандер! — неожиданно сказал Семен. — Слышишь, Макс? Штандер — то самое слово, нет?
— Да, — слово из его памяти вынырнуло на поверхность и слилось с произнесенным вслух. — Оно.
Старик бормотал еще что-то, но Максим не слышал. Он снова провалился в глубокий спокойный сон.
Утром они отправились дальше. Максим был бы рад задержаться в гостеприимном доме подольше, но старик Семен, едва проснулся, сразу засобирался в дорогу. Да и сам Максим чувствовал, что очарование момента нарушится, если слишком его затянуть. Хозяйство Митрича было рассчитано строго на одного человека, сам он чувствовал себя счастливым в своем иллюзорном мирке, одиночеством не тяготился, и не стоило нарушать его внутренний покой и, возможно, окончательно сталкивать в безумие.
Старичок прослезился, прощаясь с ними, собрал в пакет какие-то сушеные овощи и попросил напомнить его хозяйке, чтобы она скорей шла домой:
— А то гуляет, гуляет где-то хозяйка-то моя! Пора ей возвращаться! Небось, по соседям сидит.