Но она случилась. А активист пришел только два раза, потом появляться перестал. Скорее всего, просто не мог выбрать время, ведь и его близкие погибли. В больнице о Максиме бы позаботились — она превратилась в нечто вроде лагеря беженцев, туда, помимо действительно больных, постоянно поступали еще старые, бездомные, приехавшие из других мест и не нашедшие родственников, к которым ехали. Документы были не у всех, кто-то в новую эпоху безвременья лишился бумаг, кто-то рассудка, кто-то сразу всего. Единственное, что могли еще сделать городские власти вкупе с добровольцами, это приютить таких бедолаг, подлечить и подкормить.
Конечно, не совсем безвозмездно. Уже дня через три после прибытия врач ненавязчиво так поинтересовался у Максима, кто тот по профессии. Это означало — как начнешь поправляться, так сразу пора бы и пользу начинать приносить. Ему сочувствовали, конечно, но здесь, в водовороте общей гибели и горя одна чья-то беда была всего лишь еще одной бедой. Максим не единственный, кто потерял близких.
Выздоровление затянулось. Повредил ли он себе сам, когда шел по коридору, потеряв капельницу, или же дело было в качестве лекарств, только рана снова воспалилась, вернулась лихорадка. Дня через три ему стало немного лучше, но рана продолжала пульсировать болью и температура задержалась на тридцати восьми. А в голове постоянно прокручивалось: если бы Лиза села в другой вертолет…
Все же он начал выходить. Навестившего его активиста он не нашел, и не знал, кого расспросить о поисковых работах на месте падения вертолета или о поездке к железнодорожной станции. Встречные пожимали плечами, однажды врач дал ему свой телефон, чтобы позвонить, но номер не ответил. Максим потихоньку бродил по территории больницы, зашел на станцию скорой помощи. Там узнали о его профессии и обрадовались, как родному. Он даже поговорил с санитарами совершенно спокойно, обменялся парой шуток. Все они тоже пережили трагедии, каждый день из чистого энтузиазма выезжали хоть чуточку отсрочить окончательный финал для людского рода, рискуя собственной жизнью, ибо не все больные были безобидны и адекватны, и не стоило нагружать их еще и своей болью.
Но у него еще и не болело по-настоящему. Осознание еще не пришло, мозг отказывался принимать и верить. Внутри все словно замерло в неподвижности, иногда ему казалось, что он видит в больнице женщину, похожую на Лизу, и сердце мгновенно заходилось от радости: то известие ошибка, она на самом деле жива! Всякий раз к нему оборачивалось чужое лицо, но уже за следующим поворотом вдруг мелькала такая же прическа, и снова сердце останавливалось: на этот раз точно она! Если бы Лиза села в другой вертолет… а вдруг так и было?