— Детей виконта дю Мон, — Дарий закончил за него. Дюльсени удивленно моргнул.
— Да. Я знаю тебя, отец?
— Нет, — прошептал Дарий. Горло перехватило. — Я боюсь, мы не знакомы.
Все происходило именно так, как ему снилось — наводящая ужас дорога через весь город, тень гильотины приближается, рев толпы на Гревской площади.
«Бог должен за многое ответить», — послышался ему горький шепот Терезы, и он закрыл глаза. Не Бог.
Никоим образом не Бог.
Он держал глаза закрытыми, когда умер Эмиль Дюльсени; он уже видел это однажды. Когда толпа стала выкликать священника, и его длинная, длинная жизнь приблизилась к концу, он вздрогнул, хотя ожидал этого.
По крайней мере, он умрет при солнечном свете, не в темноте. Хоть в этом было утешение.
Он не вспоминал о Митосе, пока не споткнулся, и кто-то протянул ему руку; он посмотрел в измученное лицо своего друга и покачал головой.
— Я посадил ее на судно, — сказал Митос, — в Англию. Будь ты проклят за это, Дарий.
Дарий следил за выражением его лица, пока охранники не заставили его повернуться к гильотине.
Когда я иду через долину смертной тени
Отрезанная голова Эмиля Дюльсени смотрела на него снизу вверх из корзины, пока его привязывали к доске. Бедный мальчик.
Не убоюсь я зла.
Слезы преломляли картину перед его глазами, превращая день в великолепную игру света и цвета.
Дарий закрыл глаза и сказал:
— Бог да простит всех нас.
Он услышал щелчок рычага, когда палач отпустил лезвие.
Тишина.
В отдалении — вольная песня птицы.
Все должно быть уже окончено.
Толпа затихла, уставившись. Постепенно смущенный ропот пронесся сквозь нее, как буря из слов. Дарий открыл глаза.
Он с большим трудом поднял голову и увидел, что лезвие не упало. Веревка обмякла, но клинок висел там же, вопреки притяжению, вопреки здравому смыслу.
Его дыхание перешло в рыдание, он как будто почувствовал некую чудесную вспышку в своей душе.
Палач раздраженно крякнул и обратился за советом к человеку в строгой черно-белой одежде, с которой контрастировал лишь триколор кокарды — представителю революционного трибунала.
Они вдвоем взялись за раму гильотины и тряхнули ее.
Лезвие осталось на месте.
Палач дернул за веревку. Лезвие сдвинулось на долю дюйма, поймав солнечный блик — соскользнуло еще на дюйм и опять встало.
Толпа затихла. Дарий вслушался в тишину и глубоко в своем сердце услышал глас Божий.
— Отпусти его! — закричал кто-то. — Это чудо!
— Чудо!
— Да, отпусти его!
— Нет, убить его!
— Заткнись, ты шут, разве вы не видите Божьей воли! Отпусти кюре!
Это вырывалось из беспорядочного рева толпы. Та же толпа, что слаженно требовала его голову…