Маленькая дрянь назвала его поцелуи омерзительными. Рох оскалился. Видела бы она себя, когда он трахал её ртом и языком. Лгунья! Маленькая упрямая лгунья.
Но почему-то от её слов становилось всё гадостней, почему-то её слова, как меткие стрелы, вонзались в Роха и попадали в цель. Он позволил ей разить. И вместо того, чтобы рассмеяться ей в лицо и проучить, как следует, он был оглушён, его выбила из строя ярость, что ядом хлынула в кровь. Но он сдерживался. Почему? Какое ему дело до её чувств, когда эта дерзкая дрянь посмела втоптать его в грязь? Вылетевшее из её очаровательного ротика, что так сладко ласкал его член, презрение. С какой ненавистью она это произнесла, выговаривая отчётливо каждое слов. Это привило его в бешенство. Ей удалось вывести его из равновесия, и это плохо.
Сдержанная ярость мощным вулканом взрывалась внутри, и ей нужен был выход. Рох разбивал лицо противника, забивая едва ли не до последнего вздоха, потом был ещё один поединок. Ночь разгоралась, становилась душной и жаркой, орущие постояльцы и визжащие от восторга потаскухи заглушали гнев. А дальше эль и звон монет. Всё смешалось, завертелось в тошнотворную круговерть. Роха воротило от всего этого, его тело сотрясалось, но внутри всё не унималась буря, поднималась вихрем вновь и вновь.
О Рохе говорили всякое скверное, и ему было плевать, чужой яд не действовал на него. Он привык слушать о себе грязь с самого детства. Но всегда наказывал тех, кто посмел дерзить, хладнокровно и играючи. Как хищник, играющий со своей добычей, чтобы потом так же хладнокровно задушить, потому что видел в этом справедливость.
– Кажется, этой девчонке удалось вывести зверя из себя, подёргала-таки за усы, – Артан усмехнулась.
Рох вынырнул из сокрушающего внутреннего рокота. Раны, разъедающие дымом, кровоточили, но Рох не замечал и не чувствовал ничего, кроме клокочущей злости внутри. Артан, наконец выждав момент, уже ластилась к нему, во всю усердно хозяйничала в его штанах. У него стоял колом. Он хотел одну, хотел трахать безустанно, вколачивая член в её узкое горячее лоно, тянуть огненные волосы назад и нанизывать её на себя. И попытки усмирить страсть ласками другой причиняли только боль. Рох сдерживался, чтобы не вернуться и не исполнить это, и злился, что не хочет причинять этой гордячке боль, хотя Лориан этого заслуживает в полной мере. Но что-то удерживало. Что? Что его могло останавливать каждый раз, когда он смотрел в её глаза? Чистота. Боязнь потерять…
Не-е-ет, проклятая лгунья, он на это не согласен!
Рох сжал зубы от очередного болезненного спазма, когда рука Артан чуть сжала его.