— Порядок.
— А что же с кислородом?
Техники уже орудовали в самолете. Сняли фотокассету, отправили в лабораторию. Начали проверять кислородное оборудование. Оно оказалось в полной исправности. Просто после проверки системы на земле механик закрыл общий вентиль, находящийся в фюзеляже, а перед вылетом открыть забыл. Короче говоря, проявил халатность, которая едва не стоила нам жизни.
Из задней кабины вылезли Бондарев и Лаврентьев — целые и невредимые. Удивительно: фюзеляж, где они находились, изрешечен, а у них — ни царапины!
Механик самолета залез в кабину и начал выволакивать оттуда огромные ватные чехлы, которые засунули туда в Птаховке, чтобы после посадки в Скадовске зачехлить моторы и сохранить в них тепло — ночи еще были холодные. Эти-то чехлы и спасли стрелков: все осколки застряли в вате, их вытряхивали, как горох…
Подъехал Рождественский. Не стал принимать рапорт Шабанова, подошел ко мне, спросил:
— Потерпеть можете? Сейчас придет машина.
И правда, через аэродром уже мчалась санитарная машина. Молодая девушка-фельдшер тут же разрезала на ноге унт, комбинезон, сделала перевязку. Пока она возилась со мной, прибежал фотолаборант, доложил Рождественскому:
— Товарищ подполковник, пленка отличная, через полчаса снимки будут готовы.
Христофор Александрович круто повернулся ко мне, сказал:
— Спасибо, штурман.
Мне казалось, голос его чуть дрогнул.
* * *
Не думал я, что придется вынести столько неприятностей. Главный госпиталь Черноморского флота в то время находился в Тбилиси, за тысячу километров от Скадовска. А в этом небольшом полевом госпитале был всего один хирург (он же главврач), женщина-терапевт да несколько сестер. Когда меня привезли с аэродрома, хирург, осматривая ногу, сказал:
— Надо удалять осколки. Но у нас нет новокаина. Придется потерпеть немного.
Положили меня на операционный стол. Ноги, конечно, привязали, хоть я и обещал не дергаться. У изголовья встала огненноволосая девушка в солдатской гимнастерке — медсестра Маша. Сказала:
— Держитесь за меня, товарищ старший лейтенант, не так больно будет. — И улыбнулась.
Когда началась операция, я сразу почувствовал, что это значит — резать по-живому.
Дальше — хуже. Оказалось, что осколки пробили ткань и врезались в кость. Пришлось их выковыривать, поврежденную кость вычищать. У меня все плыло перед глазами…
Иногда издали доносился голос Маши:
— Кричите, будет легче.
Не знаю, следовал ли ее совету, мне казалось, что я не кричу, во всяком случае сжимал зубы до немоты в скулах. Были секунды, когда я куда-то проваливался, видимо, терял сознание, потом снова начинались муки. Наконец услышал: «Гипс!» — и понял, что операция завершена. Меня отвезли в палату.