Я отвечал отрицательно.
«Попробуйте!» — сказал он. У меня было такое чувство, будто он требовал от меня чего-то неположенного и сам это понимал. Поэтому я хотел отказаться, но он не желал слушать моих возражений. «Попытаться обязательно нужно, — сказал он категорическим тоном, пальцем указывая на бокал. — Мы просто обязаны предпринимать попытки — обязаны всегда!»
Я уступил. Возможно, оттого, что я весь день ничего не ел, я почувствовал, как мой желудок — стоило мне сделать глоток — сжался под воздействием вина, верхняя часть тела начала раскачиваться туда-сюда, а руки вцепились в откидную доску, ища в ней опору. Я стиснул веки, чтобы избавиться от головокружения и вновь обрести равновесие; тем временем Литфас, не обращая внимания на мое состояние, опять принялся расхаживать за прилавком и громко произносить какие-то слова, как будто разговаривая сам с собой.
«Стоп! — воскликнул он, не глядя на меня. — Почувствовали что-нибудь?» Он повернулся ко мне спиной. «Нет? — спросил он, хотя ответ и без того был ему ясен. — Тогда вам нужно попробовать еще раз!» Он резко оттолкнулся от стены и, сделав два размашистых шага, оказался возле меня.
«Итак, — нетерпеливо сказал он, — давайте сюда бокал! — он протянул руку. — Теперь моя очередь».
Я протянул ему свой бокал, но он его отстранил и потребовал подать тот, из которого сам пил первым. «Главное — не смешивать! — сказал он с важным видом. — Если перепутать, все пойдет насмарку». Он приподнял бокал, зажав ножку между большим и указательным пальцами, и пару раз слегка встряхнул его.
«Весь свой букет, — произнес он, будто читая вслух книгу о напитках, — смоляное вино раскрывает, только если его немного взболтнешь перед тем, как пить. Только невежды пьют дьянту, не встряхнув бутылку!»
Он задумчиво посмотрел на меня. «Киш-потлаш, — произнес он затем. — “Высокая вода пусть будет перед тобой, ил пусть восстанет за тобой!” — сказано в Книгах. Так отделим же опять жидкое от твердого». Он отпил глоток из бокала. Локтем левой руки он при этом описал широкую дугу, торжественно оттопыривая в сторону мизинец и безымянный палец, словно все это было неотъемлемой частью церемонии, и поднес стакан ко рту почти горизонтально. Подобно мягкому подвижному клюву он вытянул верхнюю губу до середины бокала и всосал в себя жидкость. «Мне — светлое, — сказал он, прищелкивая языком, — тебе — мутное!» Он протянул мне бокал, приглашая выпить: «Порыться в иле и, кто знает, пожалуй, отыскать в нем сокровище».
Я взял у него бокал и понюхал вино. Запах принес мне из памяти нечто давнее, что-то такое, что долгое время лежало внутри меня, забросанное землей. Я отпил еще глоток — и снова скрючился над прилавком, потому что на меня вновь нахлынула слабость. Тут я вдруг заметил, что глаза однорукого, почти лишенные ресниц, любопытно и холодно мерили меня изучающим взглядом.