«В продолжение рассказа, пока он говорил об этих своих червяках, не переставая вертеть на столе свою шляпу, — восклицал однорукий, — я вдруг заметил: его длинные, вьющиеся рыжие волосы сами собой колыхались туда-сюда, совсем как заросли травы, — и всякий раз, когда он издавал стон и откидывал голову назад, казалось, будто над его волосами вспыхивает огонь и облизывает небо у него за спиной — пока наконец весь горизонт не заполыхал одним огромным пожаром. И вообрази себе: на другой день я узнал, что Америка накануне объявила очередную войну».
Откинувшись назад, он просунул левую руку под свою правую культю. «Рассказывая обо всем этом, я не хочу утверждать, будто способен предвидеть будущее, — сказал он, склонившись вперед. — Будущее не имеет значения. Заглянуть в него — всего лишь арифметическая задача, которая когда-нибудь, пожалуй, будет разрешена. Меня интересует исключительно настоящее и прошлое — то быстрое, едва заметное движение, каким каждое мгновение настоящего, едва успев наступить, возвращается в прошедшее, но все-таки оставляет свои следы здесь, в настоящем. О, это движение во времени! — снова воскликнул однорукий. — След червя, который ползет где-то там, по другую сторону, однако след его остается здесь, — он опять постучал указательным пальцем по животу. — Световой отпечаток лампочки, мерцающий здесь на стене, когда я вновь открываю глаза. Знание о том, что происходит сейчас — однако не здесь, а где-то там!» — он кивнул в сторону входной двери, в сгустившийся за ней мрак.
«“Все, что существенно для нашей жизни, совершается во время нашего отсутствия”, — сказал я… сказано в Книгах! — поправил он сам себя. — И это хорошо. Само по себе событие, мошка мгновения (как мы выражаемся), не имеет ни малейшего значения. Оно не хорошо и не плохо, потому что в нем, как говорится, все силы жизни выпущены на волю и не несут на себе вины. То, что по-настоящему любопытно, — это мокрый, тянущийся след из крови и слизи, который остается, когда останки самой мошки давно сметены со стола».
Он хлопнул себя левой рукой по чуть торчащей из-под рубашки культе.
«От странствующих муравьев и червей, о которых повествовал тот человек, давно уже ничего не осталось (даже в его рассказе!) — и все же след присутствовал в его волосах! Решающим было именно это. В тех рыжих волосах и воплотилось для меня объявление войны. Моя печать Иова! — возгласил Литфас. — Трубка Литфаса!»
«Стоп!» — воскликнул он снова.
«Во всяком случае, то дополнение к рукописи из Хетфёхея, о котором я говорил, требует от нас невозможного. Мы ведь не способны помыслить себе, каким был мир без нас! Но это не самое главное, потому что здесь, как всегда, следует для начала обратить внимание на второстепенное, на то, что неприметно ускользает от твоего взгляда, как только посмотришь на него прямо.