У бирешей (Хоффер) - страница 59

«Вам ведь уже известна легенда об Иглемече и Таме, — продолжал он. — Иглемеч — или, точнее, Иглемееч — это географическое название, Ильмюц. А Там — это искаженное слово “Штрем”, так называется городок, находящийся дальше к югу. Легенда о встрече Иглемеча и Тама основывается на доподлинном историческом событии, имевшем место в 1360-х годах. В ту пору обитатели Ильмюца, по совету одного из бирешей, оставили свою деревню. Все колодцы были заражены. Выходившая из трупов влага и ядовитые газы превратили всю местность в одно огромное болото!» Пригоршня земли, которую зачерпнул Иглемеч и которая обратилась в пламя, символизирует болотную почву, перенасыщенную газами, — объяснял мне шкуродер. А то, что вода из колодца запеклась кровавой коркой на ладони анохи, означает, как далеко зашел процесс смешения грунтовых вод с кладбищенскими стоками. Таким образом, легенду следует воспринимать как настойчивое предостережение о пагубных последствиях традиционного способа погребения. Анохи Ильмюца адресовал это предостережение анохи Штрема и его соседям по городку, однако те не последовали совету. Потому они и погибли. Повторяющееся указание на то, что время для Иглемеча остановилось, следует понимать как предостережение о близости смерти. Что же касается выражения: «Здесь — понедельник. Громыхания исполнена его вечность!», то в нем символизировано зрелище разверзающихся могил, чьи ядовитые исторжения грозили убить все живое. «Предостережение пришло вовремя!» — воскликнул Йель Идезё. Мне опять бросилось в глаза, что о давным-давно прошедшем здесь говорили так, будто оно совершается прямо сейчас. «О, если бы обитатели Штрема верно истолковали послание! — сетовал он. — Однако в слепоте своей биреши выбросили “е” из “emeth” (истина) и тем самым сами на себя накликали “meth” (смерть)!»

Следуя внутреннему побуждению, я посылал шкуродеру предостерегающие взгляды, указывая ему на Де Селби, с присутствием которого ему не худо было бы считаться. У того слезы то и дело скатывались по щекам во время всех этих рассказов. Но могильщик то ли не замечал моих знаков, то ли по какой-то причине предпочитал их не замечать.

Один раз, когда я снова попытался указать ему на Де Селби, он обратился к служке почти резко, в тоне выговора: «Перестаньте вы так убиваться! Это всего-навсего животное, в конце-то концов, и самое худшее для вас теперь уже позади!»

«Знаете ли вы, — продолжал он, опять обращаясь исключительно ко мне одному и словно желая объяснить свое раздражение, — что в наших краях существует старинное суеверие, согласно которому души умерших людей, когда истечет положенный им год ожидания, переселяются в животных. У нас есть уйма пословиц, в которых домашним животным приписываются человеческие качества. Особенно это бросается в глаза, когда речь идет о собаках и, конечно, об индюках!» Я опять попытался увести его от темы и даже толкнул ногой под столом. Эта моя попытка его разозлила, и он опять возвысил голос, теперь уже в мой адрес: «Нечасто выпадает возможность услышать обо всех этих вещах, молодой человек! Ваши попытки защитить Де Селби — на деле всего лишь самообман. В действительности вы хотите спасти собственную шкуру!» Я не понял, что он имел в виду, однако резкий, самоуверенный тон, каким он это произнес, не допускал ни вопросов, ни возражений. «“Заставить кого-то вынести собаку за деревню” — у нас этим выражением хотят сказать, что кто-то вынуждает других расплачиваться за свои собственные глупости и провинности. Отчего бы, вы думали, Де Селби сидит сегодня вместе с вами у меня? Развлечения ради? Он — жертва суеверия, а значит, и ваша жертва! Существует продолжение уже известной вам легенды. Оно удостоверяет, что Иглемеча, чье имя в конце концов унаследовало селение, даже ближайшие соседи считали помешанным, а он однажды — “на посмешище толпе” — вынес свою околевшую собаку за деревню, чтобы схоронить ее подальше от колодца. В Ильмюце он обосновался незадолго до этого, а потому биреши смотрели на него как на чужака. В день, когда совершилось это символическое погребение, в деревню явился еще один новосел, и с тех пор у нас вошел в употребление обычай: тот, кто приехал в селение последним, обязан при появлении нового “заместителя” тащить дохлую собаку за околицу. Так что, если вам угодно (а всем остальным угодно думать именно так, уж можете мне поверить!), считайте, что в смерти пса Де Селби виноват не кто иной, как вы. Именно потому я и стараюсь заставить вас задуматься о том, что пора бы уже положить конец подобным суевериям. Но, видать, все вы, биреши, одного покроя: все вы, как собаки, возвращаетесь на свою блевотину, а путь помечаете собственной мочой!»