Для начала он пояснил, что соотношение Солнца и Луны в легендах бирешей уподобляется соотношению между образом и зеркальным отражением. Затем он повторил то, что Цердахель накануне вечером рассказывал мне об отношениях небесного и земного Я. Наконец, он объяснил, что в стихотворении описывается жизнь моего дядюшки, причем в первой половине обозначены начало и конец его жизни, а во второй говорится о середине жизненного пути и тщетности всех надежд.
«Но самое главное, — продолжал он, — связано с образом зеркала. Он обязательно должен присутствовать во всяком погребальном стихотворении. К непременным требованиям относится также следующее: никто не смеет хранить у себя зеркало покойного, его обязательно надлежит отдать шкуродеру. Для бирешей зеркала — святилища. Они не просто отбрасывают назад заемный свет, подобно Луне, которая сама по себе является бездушной, — нет, они постоянно созерцают все и вся, созерцают, ничего не комментируя, ничему не позволяя себя разжалобить. Символ зеркала проходит сквозь все сказания и мифы нашего народа. В одном из старейших наших повествований ему приписывается чрезвычайно важная, я бы сказал, важнейшая роль в жизни бирешей. Там говорится, что в доисторические времена четыре первоначальных клана бирешей сошлись в этих краях у одного из источников с соленой водой — ныне исчезнувшего “божьего ока”, в честь которого названа гостиница на другом берегу озера, в Силе. Под четырьмя кланами подразумеваются четыре племени: мадьяры, хорваты, цыгане, вандалы, — но в то же время четыре стороны света, четыре века и четыре стихии, с которыми отчетливо соотносятся имена наших праотцов: “Эг” — значит “гореть”, “Халь” — “рыба”, “Яр” — “идти”, “Сель” — “ветер”. Как повествует предание, они встали в круг у источника и, приняв его за точку отсчета, поделили между собой нашу землю. Клану под именем “Гореть” достался поросший лесами север или северо-восток, клану “Ветер” — равнина на юго-востоке, “Рыбе” — приморская область на юго-западе, и, наконец, клан “Идти” получил в удел обильный виноградниками северо-запад. После того, гласит предание, отцы-основатели царства на прощание протянули друг другу руки над источником, образовав тем самым знак перекрещенного колеса. Один из них — согласно легенде, это был Эг — случайно ступил ногой в воду источника, который незадолго до того провозгласили священным. Эг возопил: «Я попрал ногою лик Божий!» Когда остальные трое тоже глянули в воду, они увидали, что на поверхности возникла легкая рябь, и она все усиливалась, и конца ей не было, а четыре лица, отраженные в воде, смешались, слились одно с другим, осклабившись в какой-то омерзительной гримасе. Повествуют, что Эг вскоре спалил сам себя, удалившись в лес. Халь, во искупление вины построивший свое жилище посредине большого озера, расстался с жизнью при подводном землетрясении. Яр отправился в первый обход своих владений — и больше не вернулся. А Сель лишился рассудка, внимая бешеному маху крыльев своих мельниц. Построены они были до того неудачно, что создаваемые ими встречные потоки воздуха не приносили ни малейшей пользы, зато порождали чудовищную музыку, звучавшую призрачным хохотом и непрерывным треском. Говорят, что в припадке безумия он пытался истребить все свое семейство, но начал не с того конца, с еще нерожденного младенца в утробе жены. К счастью — или к несчастью, — старший сын Селя, Ода Вишса, успел предотвратить худшее. Ода убил отца в ту самую минуту, когда тот вспарывал живот своей жене. Но и Оду в старости настигло безумие. Он тоже был сражен старшим из своих детей, когда пытался убить супругу. И далее в том же духе. Так, по крайней мере, утверждает легенда о происхождении народа бирешей, которая легла в основу всех позднейших преданий. Заканчивается она возвещением проклятия: судьба четырех отцов-основателей будет повторяться до скончания дней, ибо допущенное Эгом святотатство совершилось в тот трагический миг, когда руки четверых мужей соприкоснулись в клятве над оком Бога. Что же касается каждого отдельного биреша, то тяготеющее над ним проклятие уничтожается, когда его зеркало передается в распоряжение могильщика». Пока шкуродер рассказывал об этом обычае, мне припомнилось светлое пятно на стене гардероба у входа в бальную залу. Вероятно, там висело зеркало моего дядюшки? Я опустил голову на сложенные руки, потому что был уверен: так оно и было.