В иные дни, ближе к концу болезни, мне не давал уснуть непрерывный, как потрескивание жарящегося сала, шепот за дверьми, иногда прерывавшийся трубным сморканием тетушки. В последний из дней, когда я неподвижно лежал в постели, словно парализованный шорохами Земли, вращавшейся подо мною быстрей, чем обычно, я вдруг совершенно отчетливо услыхал, как тетушка приглушенным голосом — чтобы я ничего не понял — ругалась на кого-то, пришедшего проведать больного.
Я стал внимательно вслушиваться, так как она явственно прошипела слова «кухонный стол», затем — «ящик с инструментами» и «буфет». Они относились к предметам, которые у нас украли.
Я подкрался к дверям и бросил взгляд сквозь замочную скважину, однако не узнал человека, который стоял там, широко расставив ноги и повернувшись ко мне спиной. Тетушка монотонно, будто заучив наизусть, оглашала свой список: «Вешалка для передней, — причитала она, — швейные принадлежности, кастрюля для консервирования, его дорожный чемодан и все, что в нем было, — и наконец, тоном почти торжествующим от безысходности, добавила: — А теперь вы еще и ушат для стирки уволокли! И что мне теперь прикажете делать с уймой постельного белья, без ушата?» Слово «ушат» она при этом произносила так, словно вор на прощание рассек ей язык.
Пятый продолжительный разговор
По ее речам я сообразил, что там был кто-то из крестных и она не хотела впускать его ко мне. Я страшно разозлился из-за того, что тетушка — пускай она даже считала, что исключительно ради меня идет на унижения и теряет собственное достоинство, — сражала своими бранными тирадами меня, а не крестного. С тетушкиной упрямо выдававшейся вперед нижней челюсти продолжали низвергаться упреки — и, когда весь этот скулеж сделался невыносимым, я треснул кулаком по дверной филенке и заорал так громко, как только мог: «Пускай забирает все, пускай и дом подожжет, только заткнитесь и оставьте меня в покое!» Вслед за тем я вернулся назад к кровати и улегся, дрожа всем телом от бешенства и слабости.
Дверь распахнулась. «Войдите!» — крикнул я. И в комнату, чуть пригнувшись на пороге из-за высокого роста, вступил шестой крестный — молодой парень, похоже, страдавший близорукостью. За ним, ссутулившаяся, с мокрыми глазами, вошла тетушка. «Исчезни!» — прикрикнул я на нее, и она действительно попятилась назад, вышла и прикрыла за собой дверь. Крестный стоял в оцепенении, ошалело глядя ей вслед; затем он, все еще не сводя глаз с закрывшейся двери (эдакого небывалого чуда!), подошел ближе к постели, в растерянности опустился на единственный стул и посмотрел на меня.