Вначале, как на всех собраниях такого рода, долго толковали о всякой всячине, не имеющей никакого отношения к главной причине собрания. А потом… Вот рассказ об этом в повести «Новенький как с иголочки»:
Потом объявляется перерыв. А шума обычного нет. Все сидят почти неподвижно. Все косятся на Петунина. А он встаёт и катится в мою сторону. И спрашивает меня:
— Ну, как у вас дела?
— Да вот сечь меня собираются, — говорю я.
Виташа мелко смеётся.
— Сечь? — говорит Петунин. — Ну не без этого…
— Конечно, — говорю я.
— Наверное, есть за что…
— Наверное, — говорю я.
— А на вас жалуются, что успеваемость низкую даёте, — говорит Петунин.
— Не всё сразу, — говорю я.
Мне теперь всё равно. Я прекрасно понимаю, к чему он клонит.
— Значит, конфликт с директором?
— Вам видней, — говорю я.
— А может быть, на вас наговаривают?
Мне чудится издёвка в его словах. Петунин откатывается на своё место. Я сажусь.
— Ничего не понимаю, — говорю я.
— Н-да, — говорит Виташа. — Дело тёмное…
И снова, но уже тихо-тихо, звучит моя фамилия. И Шулейкин, едва освещённый лампой, рассказывает о моих грехах. О мои грехи! Их так много, и они так ужасны…
На стороне Булата был только историк Гавриков. Выпускник МГУ, историю он знал очень хорошо, но был у него один существенный недостаток: Николай Григорьевич пил. Когда-то он был заведующим Тульским облоно, но оттуда его сняли за пьянку, и старый друг Сочилин, заведующий Калужским облоно, взял его к себе инспектором. Но и тут он не удержался, и Сочилин отправил его куда подальше — учителем в Шамордино. Однако и здесь Гавриков не взялся за ум: даст ребятам задание по книжке, а сам — в магазин за водкой.
На этой почве отношения с директором у него, конечно, были напряжённые, и с работы он должен был вылететь вот-вот. Терять ему было нечего, поэтому он смело встал на сторону Булата. А может, и не поэтому. Он вообще был непрост, этот Гавриков. На выпускном экзамене, вспоминает бывшая ученица шамординской школы Анна Борисова, она ответила всё, и экзаменационная комиссия начала совещаться, что ей поставить.
— Ну, один и говорит: «Четыре». — А Гавриков: «Почему?» — «Ну, вот на этот вопрос она не полностью ответила…» — «Да? Добавьте, пожалуйста, что бы вы добавили?» Оказывается, добавить нечего. И всё, Борисовой ставят пять.
Примечательно, что в повести Окуджава не упоминает Гаврикова, — наверное, не очень было приятно называть в качестве единственного союзника самого злостного нарушителя дисциплины.
— Вы хвастались ученикам, — говорит мне Шулейкин, — что вам на всех наплевать, что у вас своя, мол, голова на плечах, что программы — это чепуха…