Гожо, должно быть, уже целый век был ребенком, и не было силы вырвать его из этого состояния. Безвременье не имело свойств. Они осмотрели подразделение и даже нашли какие-то съестные припасы. Как солдаты попали сюда? Но время вопросов давно прошло, и ничего не оставалось, как двигаться дальше.
Солнце иногда показывалось — оно напоминало чье-то любопытное лицо, и всякий раз оно казалось разным — лицо хотя и яркое, но без признаков мысли и доброты, нечто немое, нечто, схваченное параличом неизвестной болезни. Можно было сказать — в мире нет ни добра, ни зла, но стоит лишь покинуть обитаемые пределы, и ты поймешь всю свою ничтожность. Твой крик никто не услышит, однако, многое будет зависеть от дороги — возможно, по пути будет встречено гигантское существо, и ты подумаешь — именно оно и есть то главное, что, в силу своих размером, не способно вас услышать. Может быть, это — принцип вложения или линейной размерности? Но разве известна вам мысль муравья? Почему он ползет, обладает ли он собственной судьбой?
Насекомое, запертое в янтаре. Возведение в степень. Неохватные пределы. Горы как декорации. Иди вечно, не умирай, ищи еду и воду, но кажется, что ты можешь прожить и без еды, будучи законсервированным.
— Кто-нибудь помнит, откуда и куда мы идем? — спросил однажды Янко.
Наверное, никто не помнил.
— Скоро это закончится, — ответила ему Земфира, — вот увидишь.
— Я всегда так себе говорю. Но сегодня мне показалось, что я забыл, для чего говорить.
Тогда открылся край долины, туман отошел, показывая подошвы гор во всей красе, и город казался издевательски нереальным и немного акварельным, и точно так же могли себя ощущать муравьи, увидев на горизонте картину художника человеческого рода.
По мере приближения, город приобретал ясность, теряя черты образца абстрактного искусства. Дорога, наоборот, словно бы расплылась — возможно, выполнив свое предназначение, она утекала во вне, и там по ней шли путники неопределенного типа. Выйдя на окраинные улицы, цыгане шли, озираясь — этот город был полон величия, а уровень технологий был призван унизить разум, признав его элементом в пирамиде вещей. Большой и пустой оазис среди безвременья состоял из стекла и бетона, ровных улиц, странных знаков, газонов и большой тишины.
— Долго же мы шли, но что нашли? — заметил кто-то.
— Нет, но это лучше, чем ничего.
— Да нет тут ничего. Снова пустота.
— Зато тут нет тумана.
— Откуда ты знаешь? Может быть, мы уже на том свете.
Подошедший автобус сперва приняли за таинственное животное — цыгане не сразу догадались, что перед ними — автоматические средство передвижения. Шли автобусы совершенно пустыми — туда-сюда, туда-сюда, согласно некоему маршруту. Наконец, кто-то догадался забраться внутрь, и так началось перемещение по городу.