«Да кто ж его знает, — отвечаю. — Наверное, раз говорит…»
«А я ей так сказала: что ты убиваешься?! Ниже травы, тише воды… Слова это все! Нашла бы кого, влюбилась и живи, правда? Мало ли мужчин… Теперь жизнь такая, что не осудят. А то кинулась, когда одна осталась».
Это, думаю, вашему брату лучше знать, и молчу. А Лиза снова стала рассказывать, как хорошо они живут, и снова соседку вспомнила:
«Ребенок у нее, не каждый на ней женится, потому что свои дети не всякому милы, а чужие… Э-э! Дурная. Я ее все учу не жалеть мужиков…»
«Да что уж так? — спросил я. — Сразу и не жалеть? То говорили…»
«Да так, — отвечает, — кто сам жалеет, того не жалеют… Их надо в руках держать. Вот у нас: я и люблю, и вольничать не даю, потому и живем хорошо».
«Ну может, — говорю, — у вас муж не русский… грузин или карачаевец. А может, любит без памяти..»
«Любит, это так, — отвечает мне, не замечая шутки. — И никакой не грузин, русский самый что ни на есть… Быстров. Да не в этом же дело».
«Да-да», — отвечаю, а у самого мурашки по спине: вот тебе на! Слушаю ее, а сам думаю: может, и не тот Быстров, бывают же однофамильцы. И соображаю, как бы имя его выспросить… А Лиза все рассказывает, как они живут да какая беспокойная работа у летчиков: сутками, мол, дома не бывают, а жены ждут. Спокойно так говорит, а у меня от ее спокойствия еще муторней на душе становится. Ну, улучил я минутку, спрашиваю, как муж называет ее дома, по имени ли, или прозвище какое…
«Всяко бывает, — отвечает она. — По имени кличет, а то называл… «Бедная Лиза», но я запретила, что это еще такое?! Да и почему бедная?.. Иногда говорит: «Моя хорошая!» Но это редко, когда у него все ладно на работе. Знаете, очень многое зависит от работы!»
«Да, — говорю, — многое. А вы его как величаете?»
«Да как, — отвечает. — Тоже по-разному… Но я его жалею, ласково называю. Правда, бывает другой раз, что выведет меня из себя или под горячую руку попадет, то и прикрикну. Не без этого, но такое редко. А если что — я строгая, он сразу чувствует. Бывало, соберется и думает, я не вижу. А я-то все вижу, сердце чувствует, все замечаю. И так спокойненько спрошу: «Ты куда это, Колька, настроился?!»
Она так сказала, будто муж ее был в этом домике, на локте приподнялась и засмеялась. Смех у нее чистый, звонкий, а я и дышать перестал. Тихо лежу, молчу. Она тоже молчит, и слышно только, как доски от мороза потрескивают. Вздохнула она и тихо так говорит:
«Холодно все же, не уснуть…»
Вроде бы и не мне сказала, а просто так, задумавшись. И еще вздохнула, а я лежу, пошевелиться боюсь. И такое меня отчаянье взяло, понял я и жизнь ее хорошую, которую она так расписывала, и любовь, которой нет да, наверное, и не было, и соседку… Бедная ты, Лиза, думаю, бедная, и понимаю, ждет она. Можно было, конечно, отмолчаться, уснул вроде бы… Не смог!