Впервые я увидел Галину Дмитриевну году в пятидесятом, когда она пришла однажды к моей матери шить платье. Тогда она выходила второй раз замуж. У нее был сын, и она уже не ждала возвращения своего мужа, не надеялась, что он вернется, как возвращались те, кто не сразу попал домой после победы. Мне она принесла три кусочка сахару, снежно-белого, завернутого в батист, и они с матерью завели разговор о платье, как бы лучше и пофасонистее его сшить, о замужестве. В то время Галине Дмитриевне было тридцать, и, понятно, ей очень хотелось, чтобы платье вышло веселым и красивым, каким и должен быть свадебный наряд. О большем тогда никто и не мечтал, да и этот кусок материи достался, наверное, с большим трудом.
Не знаю, чем удивила меня Галина Дмитриевна, тем ли, что принесла сахар, который тогда был в редкость, или же своим внезапным появлением, но смотрел я на нее, как моя мать скажет после, во все глазищи. Впрочем, я тогда на многих смотрел пристально, словно бы уже тогда понимая, что нет ничего интереснее людей с их жизнями и что именно эти жизни зададут мне в будущем бесчисленные вопросы.
— Ты что, сынок, людей не видел? — посмеиваясь, бывало, спрашивала меня мать. — Или в лесу живешь?..
Меня смешили ее слова о лесе, которого в ту пору мне видеть еще не приходилось и который рисовался в воображении как несколько росших вместе деревьев. Таких, например, как клены под окнами.
Как бы то ни было, я запомнил Галину Дмитриевну, а она, встречая меня на улице, останавливалась и говорила всегда одинаково:
— Ой, Митя! Здравствуй!
Спрашивала о чем-нибудь, давала рубль на конфеты, и всегда на лице ее было радостное удивление, словно мы приходились ближайшими родственниками и не виделись так давно, что успели соскучиться. Тогда я не знал, что родственники — люди особенные и радуются не так часто. За рубль я благодарил, хотя, конечно, конфет не покупал, а проигрывал деньги где-нибудь в пристенок, и смотрел с удивлением, не понимая, отчего Галина Дмитриевна так хорошо ко мне относится: кроме свадебного платья, она больше ничего у матери не шила.
Так это и осталось загадкой, но я скоро привык, что Галина Дмитриевна при встрече говорила: «Ой, Митя!..» — и давала деньги. И если раньше она спрашивала, как я учусь в школе и учусь ли вообще, то после интересовалась, где я живу и работаю, есть ли у меня семья.
О довоенной жизни Галины Дмитриевны я знаю очень мало, да и то понаслышке: родилась она в двадцатом году, тринадцати лет осталась без отца, умершего в голодовку, и, несмотря на скрутную жизнь тех лет, выучилась на бухгалтера. Образование это считалось тогда немалым и предполагало обеспеченное будущее. До войны она вышла и замуж… И поскольку Галина Дмитриевна, которая совсем недавно была просто Галя, стала работать, то и поселок показался ей, наверное, другим, и сама она вдруг выделилась, хотя первое время и непривычно было слышать, когда кто-нибудь, встречаясь с нею, говорил: