— Разгорелась! — сказала Галина Дмитриевна, включила свет, подсыпала в плиту угля и повернулась ко мне. — Обогревайся, садись сюда поближе…
Поставила мне табуретку и захлопотала вокруг стола. Появились огурцы, хлеб и бутылка кагора.
— Я сварила бы картошки, да ты ведь не будешь ждать, — сказала Галина Дмитриевна, а сама, не слушая моих возражений, уже очистила с пяток, залила водой и поставила на плиту. — Осенью приезжал Толя машиною, сиденья снял и прикатил… Телевизор мне привез, чтобы не скучала. А картошки насыпали ему по окна. Ты кури, Митя, кури, — разрешила она, увидев, что я вытащил сигареты. — Мне нравится, если кто покурит в хате.
Пока варилась картошка, мы сели за стол и выпили за встречу и все хорошее в жизни. Галина Дмитриевна даже сладкое вино едва пригубила, стала рассказывать о сыне, которого я знаю с детства, но видел за все эти годы лишь несколько раз. Из ее рассказа было ясно, что живет он не бедно, работает, старается, чтобы в доме был достаток, и мать не забывает. Она говорит что-то о новой мебели в квартире, о коврах, которые пришлось доставать… Подобные рассказы слышал я не однажды, и не только от Галины Дмитриевны, и всегда, когда слышишь, как желаемое выдается за действительное, становится немного грустно и думается о том, что впервые за все века люди освободились от жизни ради куска хлеба, появилось свободное время, кое-какие деньги, чтобы жить безбедно, и, казалось бы, можно подумать о чем-нибудь другом; но они, испугавшись, наверное, и этого времени, и свободы, скоренько накинули на себя новое ярмо, теперь уже добровольно, и, похоже, не может человек иначе, словно бы боится чего-то и хоть чем-нибудь, да старается себя одурманить…
— А что Андрейка?.. Вырос?
— Большой уже, — ответила Галина Дмитриевна, улыбаясь и вспоминая внука. — «Я вас, бабушка, буду кормить, когда состаритесь», — сказала она голосом Андрейки. — Да как подумаешь, то и стариться некогда… А Андрейка — ну чисто Толя в детстве, и хваткий такой же, и до машины его тянет…
Черты ее старого лица меняются, когда она говорит о сыне, глаза загораются, веселеют, и проглядывает та молодая женщина, которая пришла к нам когда-то. И невольно думается о той великой силе, данной по-настоящему щедрым людям, силе, которая притягивает других и позволяет жить и тогда, когда, казалось бы, все пережито. «Доживать свой век», — так сказала однажды Галина Дмитриевна. Страшное слово… Об этом можно только догадываться, а понять, почувствовать все его страшное значение — невозможно, потому что в сорок лет кажется: впереди долгая-долгая жизнь. Может быть, от этого непонимания, от желания понять я так присматриваюсь к тому, как живет Галина Дмитриевна.