Очень часто Ландау намеренно принимал агрессивный вид, а часто и обижал людей. Тем самым он, очевидно, реализовывал свое презрение ко всему «презренному, мещанскому», на самом же деле он был очень застенчив и легкораним. То, что он рос среди мальчиков, которые были старше, сильнее и более зрелые, чем он, в то время как он превосходил их по интеллекту, должно было оставить свой след. Я сам пережил нечто подобное и потому понимаю это, хотя мое превосходство интеллекта в молодости — это пустяк по сравнению с превосходством интеллекта Ландау.
Он с иронией и усмешкой говорил о таких «традиционных» добродетелях, как мужество, честность, преданность друзьям, благотворительность. Я помню разговор, в котором он заявил, что с радостью убил бы человека, от которого хотел бы избавиться, если бы знал, что может сделать это безнаказанно. Я сказал, что считаю его мягким человеком и уверен, что он не смог бы причинить никому зла. Это печалило его. И, обращаясь к Гамову, который был при этом, он сказал: «Джонни, ведь я смог бы убить?» — и Гамов просто из доброты сказал: «Конечно, смог бы. Не в открытой схватке, конечно». «Нет, нет — поленом из-за спины». Думал ли он так? Сомневаюсь, но, если и да, последующие события показали, как он неправ. В 1938 г. в Москве он был посажен в тюрьму по совершенно неоправданному подозрению, где в течение года медленно угасал. Он бы умер, если бы не преданная дружба и несгибаемое мужество Капицы. Капица обратился прямо к Молотову. Так говорят, и у меня нет оснований не верить, что это произошло именно так. Ура традиционным добродетелям!
Однако иногда он развлекался, подтрунивая над людьми достаточно неприятным способом. А. X. Вильсон, некоторое время гостивший в Копенгагене, был одной из жертв. Ландау считал его воплощением британского консерватизма и делал все, чтобы вызвать его раздражение. Помню, я иногда вставал на защиту Вильсона, хотя он и сам умел постоять за себя. Помню даже случай, когда Ландау хотел, чтобы я составил ему компанию и пошел бы с ним на прогулку, в кино или еще не помню куда, но мне хотелось остаться дома. «Ну пойдем же, — сказал он, — а то стану дразнить Вильсона». И я пошел.
Несколько выводящей из себя была его привычка классифицировать все на свете — физиков, статьи, девушек, кинофильмы — на категории от одного до пяти. (Один — отлично, два — хорошо, три — удовлетворительно, четыре — плохо, пять — очень плохо.) Я ввел понятие обратной пятерки: кинофильм мог быть столь плохим, что снова становился увлекательным. Позже он изобрел несколько иную классификацию для физиков. Для выполнения некоторой работы требовалось упорство и усидчивость — хорошие штаны, как говорил Ландау, но в большинстве случаев необходима была сообразительность. Теперь физиков можно было классифицировать с помощью простой диаграммы: