Каким-то таинственным образом, двадцатидвухлетний, чувствовал он право на этот стиль! Но и то письмо, и бристольская телеграмма с дороги могли удостоверить, что на самом деле его мысли поглощали не дираковские сердечные дела, не теннис, не смена дорожных пейзажей, а теоретические заботы дня. В левом верхнем уголке письма он поставил как смысл веры греческую букву «пси» — обозначение знаменитой волновой функции в квантовой механике. А в правом углу прибавил к дате — 23.8.30 — латинские буквы Q. N. как обозначение эпохи Квантовых Чисел (вместо «Р.X.» — «после Рождества Христова»).
Набираться ума-разума он жаждал не иначе как в решении проблем, достойных решения. Меж тем критерии достойного были у него дьявольски высоки.
Рудольф Пайерлс: «Одно из моих любимых воспоминаний — это случай, когда в дискуссии всплыло имя физика, о котором Ландау прежде ничего не слышал. Он спросил: „Кто это? Откуда? Сколько ему лет?“ Кто-то сказал: „О, ему всего двадцать восемь…“ И тогда Ландау воскликнул: „Как, такой молодой и уже такой неизвестный!“»
В этом ослепительном «уже неизвестный!» заключался целый психологический трактат «о времени и о себе»: о молодости квантовой революции и скрытых тревогах победительной юности, сознававшей неограниченность своих сил. То было опасение мелькнуть короткой вспышкой, оттого что не удастся выразиться сполна. Ничтожное тщеславие и вспышкой довольствовалось бы, а тут иное было — горение! Еще не закончилось время взятия самых высоких вершин в нетронутой горной стране квантовой физики. Легко представить чувства юного Дау, когда в апреле на боровском семинаре он сидел за первой партой рядом с Гейзенбергом, Паули, Крамерсом, Клейном, а вскоре — в майском Кембридже общался с Дираком. Его душа, не замиравшая в школярском трепете, не могла не томиться вопросомюстались еще доступные покорению «вершины»? Это вовсе не догадка: такую тревогу Ландау высказал однажды прямо, хоть и полушутливо.
Случилось это, когда эйнштейновский семинар свел его в Берлине с Юрием Румером — молодым теоретиком из Москвы, тоже пребывавшим в длительной заграничной командировке. На берлинской улице они сразу заговорили о своих намерениях и ожиданиях. И Румера, еще не знакомого со шкалою ценностей Ландау, поразила фраза, которую он тотчас услышал: «Как все красивые девушки уже замужем, так все хорошие задачи уже решены!»
…Пройдет тридцать лет, и в последней своей статье — для сборника памяти Паули — Дау скажет уже с иною полушутливостыо, не похожей на юношескую: «Ввиду краткости нашей жизни мы не можем позволить себе роскошь заниматься вопросами, не обещающими новых результатов». Не это ли в ранней юности служило для его цельной натуры критерием достойного при выборе теоретических проблем?