— Он был ранен, — ответила Марет, и на глазах у нее снова выступили слезы.
— Ранен? — удивился незнакомец. — Раны его давно уже зажили. Они не могли повредить ему. Только на левой щеке остался ожог, но и он был не тяжелый.
Теперь Марет узнала собеседника. Ведь это тот самый человек, который принес ей кошелек Якоба. Она поднялась на ноги и спросила с удивлением:
— Значит, в больнице у него не было ран на коленях?
— Нет, не было.
— И лицо не было черным?
— Нет, только на виске и щеке осталось лиловое пятно.
— Господи боже, — выдохнула Марет странно упавшим голосом. — Что же это значит? — прошептала она. — Раны на коленях и обгоревшее лицо — где это с ним случилось? Кто ранил его?
Но незнакомец ничего не ответил. Он сидел, странно поникший. Костлявые руки его были неподвижны. Потом он произнес словно про себя:
— Теперь могла бы начаться жизнь, но уже поздно. Я хотел жениться, но у меня нет больше радости жизни. Я хотел дать жизнь детям, но у меня больше нет сил. Теперь уже поздно.
Он снова умолк. Уже смеркалось. Оголенные деревья подымали свои ветки, словно пучки розог. Кругом стояла мертвая тишина. И незнакомец снова заговорил:
— Я вижу иногда мертвых, бесчисленное множество мертвых. Они больше не двигаются, не думают, не страдают. Все кругом тихо, темно, всему пришел конец. И тогда я не знаю, для чего я жил, боролся, страдал.
И через минуту он добавил еле слышно:
— Потому что все равно настанет ночь, великая, необъятная, непробудная ночь…
Голос его упал до шепота и умолк.
Марет, шатаясь, вышла из ворот кладбища и зашагала, сгорбившись так, что ее едва можно было различить в вечерних сумерках. Она сошла на берег реки, столкнула лодку в воду и села в нее, но грести не смогла. Вся сила ее вдруг пропала, руки, которые так долго гребли веслами, стали вдруг немощными. Она почувствовала, как лодка поплыла по течению, но не в силах была поднять руки с рукоятей весел, к которым склонилась всем телом.
Мысль ее застыла. Она была словно камень, тяжелый, холодный и неподвижный. Целые века могли промелькнуть, словно мгновение, при созерцании этой мысли. Это была тупая, бессмысленная мысль:
«Кого, кого я любила, кого похоронила, кого оплакивала?»
Но Марет не получила ответа.
Она миновала свою лачугу, медленно скрывшуюся позади, но не шевельнулась. Лодка и вода казались неподвижными, а дом со своим оголенным деревом медленно проплыл мимо. Все дальше, все дальше в ледяной застылости…
Серп месяца поднялся на небе, заливая холодным светом туманные луга. Его колючий свет каплями стекал на черную воду и на землю, на которой щетинились скелеты кустов. При свете этой серебряной свечи небо зеленело и синело, как стальное.