— Сиди, — велела она.
Фыркнув, я застыла, больше не проявляя любопытства. Оно никуда не делось, но было оставлено до поры, когда мы выберемся наружу. Так мы и ехали весь путь: в тишине и почти не шевелясь. Не могу сказать, сколько времени заняла дорога, мне казалось, что мы ехали целую вечность. Даже думала, что когда сани остановятся, метель уже стихнет и забрезжит рассвет. Ошиблась.
Я начала клевать носом, а после и вовсе задремала под монотонный вой за стенами возка, потому пропустила момент, когда движение прекратилось, и вздрогнула, ощутив толчок в плечо. Открыв глаза, я услышала вой метели, и он был столь же силен, как и в начале пути. Полог откинулся, тут же впустив в нашу темноту ледяной ветер и снег, и Ильд прокричал:
— Вещая, приехали!
Мать первой выбралась из возка, я последовала за ней, но в этот раз прижала россыпь башит ладонью к шее. Так оказалось намного удобней. Они больше не извивались и не лупили меня по лицу, даже дышать, кажется, было легче, чем у дома шаманки. Впрочем, здесь метель и вправду была потише. Она бушевала, но не ревела с таким остервенением. Должно быть, причиной тому были дома, стоявшие преградой на пути ветра.
Дверь дома, открывшаяся нам на встречу, стала спасительным маяком и тем пламенем, на который летят мотыльки. И я была таким мотыльком. Мне невозможно сильно хотелось оказаться подле огня и протянуть к нему свои крылышки. Но позволить себе такой вольности я не могла, сейчас писалась моя будущая жизнь среди этого народа, потому опозорить себя невоздержанностью было недопустимой роскошью. В дом я входила за шаманкой, с той же надменностью и степенностью, правда, за кулузом их совсем не было видно.
И сразу нас окутал жар пылающего очага, а еще был запах — тянуло горящим деревом, жженой травой и немного потом. Сразу стало нестерпимо душно и захотелось поскорей избавиться от шубы, а лучше от всей одежды разом. Однако сделать это было невозможно, даже намекнуть, чтобы ненадолго открыли дверь и изгнали жар из дома — тоже. От меня требовалось стоять и ждать, что скажет Ашит.
Шаманка прошла к широкой лежанке, на которой лежала женщина, чье лицо лоснилось от пота. Ее белые волосы слиплись в неопрятные сосульки, губы кривились, и глаза покраснели, словно их изнутри заполнила кровь. Жуткие глаза, жуткая женщина… Но кроме оторопи я ощутила жалость. Она страдала.
Мой взгляд скользнул с лица Агыль на ее объемный живот, на котором собрался складками задранный подол рубахи. Женщина судорожно комкала сероватую ткань. Ее обнаженные ноги были разведены в стороны, и мне вдруг подумалось, что удовольствие и расплата за него приходят в одной и той же позе… Мысль была неуместной и пошлой, однако вызвала нервный смешок, который мне удалось подавить.