«Неприятный тип, — как-то сказал о нем отец, едва только свита графа благополучно отбыла из Турина обратно в Женеву, — Холодный, как рыба, и кровь такая же, рыбья. Мне от одного его взгляда не по себе делается».
Кажется, мало кто из окрестных сеньоров привечал графа Лаубера. Не столько из-за его странных манер, скорее, из-за его крови. Может, она не была рыбьей, как утверждал отец, а вполне человеческой, однако несла в себе небольшой изъян, исправить который не смогли бы даже лучшие императорские гематологи и сангвинарные фабрики.
Она была чужой. Титул графа Женевского Лаубер обрел не по наследству, как заведено, а милостью императора, оказав престолу какую-то значительную, хоть и неизвестную, услугу.
Старые благородные роды, испокон веков существовавшие в этих краях, напоминали жесткую виноградную лозу, растущую в выжженной радиацией каменистой земле. Лозу эту приходилось регулярно орошать кровью — горячей кровью императорских рыцарей, защищавших восточные рубежи империи. Род графа Лаубера был совсем другим. Произраставший из древнего аквитанского корня, удобренный соками старой империи, он являл собой пересаженный умелым садоводом отросток, обретший здесь, в тени бессмертных Альб, новую жизнь. Неудивительно, что граф Лаубер был плодом совсем других порядков и традиций, а на здешних «вильдграфов» взирал, точно павлин на коровье дерьмо. В его глазах они, должно быть, выглядели как сущие дикари, совсем недавно сменившие вонючие шкуры на рыцарские доспехи, дикари, невесть каким капризом его величества допущенные к вассальной клятве и посему считающие себя ровней прочим его вассалам.
Другой сосед, маркграф Лотар из Салуццо, тоже не был страстным почитателем охотничьих трофеев. Чудаковатый, гримасничающий, вечно хихикающий, нескладный, он, кажется, увлекался науками, но мало кому было известно, какими — в детали своих изысканий он никого не посвящал. В своих владениях он вел затворническую жизнь, а если и выбирался за пределы своей марки, то лишь изредка, чтобы напомнить о себе или закупить партию разнообразных реактивов, которых не мог достать в Салуццо.
Гримберта он именовал не иначе как «мой милый Гримберт» и с удовольствием пичкал виноградом, выращенным в теплицах Салуццо, приторным, липким, истекающим мутным соком и похожим на раздавленных насекомых. Кроме того, при общении с детьми он имел скверную привычку сюсюкать, отчего выглядел еще отвратительнее, чем обычно.
«Лучше держись от него подальше, — неохотно сказал отец как-то раз, не без удовольствия спровадив маркграфа Лотара восвояси, — Не знаю, что он там исследует, но слухи ходят недобрые. Не хочу, чтоб ты оказался поблизости в тот день, когда за ним нагрянет Инквизиция».