Как бы то ни было, Сальбертранский лес явно не годился для гостевой охоты. Он и лесом-то, с точки зрения Гримберта, считался лишь по ошибке. Растянувшийся по самой западной кромке Туринской марки, в предгорьях грозных Альб, он служил скорее естественной фортификацией, чем охотничьими угодьями.
Большой, неухоженный, запущенный, давно не проведываемый лесниками, он веками разрастался, точно предоставленная сама себе опухоль, охватывая сухими трещащими лапами холмы и взгорья, до тех пор, пока не сделался единовластным владетелем всей западной границы. Здесь не было ни аккуратно проложенных троп, ни обустроенных полян, на которых можно разбить шатры для уставших охотников, ни живописных видов, которыми можно насладиться пока остывают утруждённые работой орудийные стволы. Одни только сумрачные чащи, топорщащие навстречу путнику узловатые руки-щупальца, сменяющиеся безжизненными, тонущими в снегу, перелесками.
Сказать по правде, на редкость дрянной лес. Запущенный, унылый, какой-то безжизненный. Похожий на мертвое сухое тело, прикрытое тонким белым саваном выпавшего снега. Зверье, что здесь осталось и еще не успело впасть в спячку, чаще всего выглядело преотвратительным образом, на него и смотреть не хотелось, не то что записывать себе в трофеи. Сальбертранский лес с самого начала держался неприветливо, недружелюбно, взирая на Гримберта и его спутника как на непрошенных гостей, которые самовольно вторглись в его владения и не заслуживают гостеприимства. Как на чужие клетки, занесенные в большой и сложно устроенный организм, с которым не имеют общих генетических признаков.
Но сейчас, размеренно меряя подлесок стальными ногами «Убийцы», Гримберт не ощущал ни подавленности, ни душевного упадка. Даже досадный промах не испортил ему настроения, хоть и засел в душе саднящей, заставляющей ерзать, занозой. Оказавшись в этих сумрачных чертогах среди переплетения колючих ветвей, он ощущал приятный гул возбуждения.
Воздух, подумал он, все еще выискивая следы, должно быть воздух тут особенный. Воздух, которым он дышал, был пропущен «Убийцей» сквозь два фильтра, которые полностью избавили его от примесей, сделав сухим и стерильным, гарантированно безопасным для рыцаря и не имеющим ни одной посторонней молекулы или запаха. Однако ему казалось, что он пьет восхитительно прохладное белое вино, освежающее и пьянящее одновременно.
Запах свободы, подумал он, вот что за ароматом я дышу. Может, не впервые в жизни, но впервые — полной грудью.
Достаточно было отдать короткий мысленный приказ, как покорный «Убийца», не знающий ни сомнений, ни страха, мгновенно сменит курс. Весь лес — молчащий, укутанный белым саваном лес — в полном его распоряжении. Нет докучливых отцовских сановников, которые то и дело норовят указать, что позволительно делать особе его положения, а что может быть сочтено предосудительным. Нет отцовского канцлера с его уксусным рылом, то и дело норовящего отпустить какую-нибудь сентенцию на латыни, такую же музыкальную, как ветра, что вырываются у коней из-под хвоста. Нет свиты выпивох-баронов, которые вечно тащатся следом, одолеваемые грехом праздности, только ради того, чтоб на первом же привале перепиться вина из обозных бочек и устроить соревнование по стрельбе, превратив окрестные рощицы в дымящиеся руины. Нет даже осточертевших пажей, вечно портящих ему настроение своими вышколенными подобострастными манерами, норовящими подоткнуть ему салфетку или подставить руки, чтоб его сиятельство, чего доброго, не запачкало сапог, выбираясь из доспеха. Не было…