— Разум дан нам для того, чтобы им пользоваться, — уверенно возразил Аривальд, — Везде, где мы можем найти ему применение. Если рыцарь не будет использовать разум на поле боя, он… Да это же нелепо, наконец! Это будет какое-то сущее лесное животное, которое сражается без всякого смысла и расчета…
Гримберт не дал ему закончить. Может, Аривальд и мнил себя большим умником, но очень уж часто в последнее время зарывался.
— По велению своей благородной звериной природы. Как сражаются львы и тигры.
Аривальд фыркнул.
— Ах, львы…
Это обозлило Гримберта еще больше, чем самое едкое замечание.
— Да, львы! А знаешь, на кого похож рыцарь, который превыше отваги и чести ставит расчет? Который вместо того, чтоб ринуться в бой, прежде проводит расчет, точно старый ростовщик? Который возится с драгоценными цифрами, точно с сокровищами?
— На кого?
— На паука, — выдохнул Гримберт ему в лицо, — На слизкого хищного ядовитого паука с холодной кровью. И ты сам сделаешься таким пауком, если не сможешь воспитать в себе рыцарскую честь!
На миг он будто воочию увидел этого хищника. Сидящего в вечной темноте властителя чужих судеб, тянущего хитиновыми лапками за липкие паутинки, стекающиеся к нему отовсюду, высасывающий жизнь из сморщенных тел…
— Паук, значит? — Аривальд кисло улыбнулся, — Ну и ну…
— Да, паук! Паук!
Опять их извечный спор. Это было даже не сражение, обреченное рано или поздно обрести свое имя и быть вписанным в летописи терпеливыми монахами, чтобы занять ячейку информатория. Это была многолетняя война, которую обе стороны вели на истощение, почти не сдвигая линии фронта — вроде тех войн, что алели незаживающими рубцами на шкуре империи со всех сторон.
Кажется, сам Аривальд был раздражен не меньше. Едва не сплюнул в снег, но сдержался.
— Я и забыл, до чего ты боишься цифр, Грим. Знаешь, они не очень внушительны, эти цифры, уж точно не такие внушительные, как доспех сверхтяжелого класса, прогрызающий вражескую оборону. Но цифры — это то, что выигрывает бой, нравится тебе это или нет.
Никчемный выпад. И уже не единожды отраженный.
Гримберт желчно усмехнулся.
— Разве это цифры вскрывают вражеские доспехи, поражают корректировщиков и сметают обслугу орудий? Это цифры громят огневым валом резервы и вскрывают очаги обороны? Ну же! Ответь! Цифры, да?
Аривальд лишь покачал головой.
— Как все «вильдграфы», ты горяч, точно кумулятивная струя. Неудивительно, что тебе чертовски не везет в шахматах.
Шахматы!.. Гримберт скривился. А вот это был подлый удар, нацеленный в болевую точку.
Когда-то, только узнав, что эта игра пользуется популярностью в Аахене, в нее даже играет сам папский камерарий, он упросил дядюшку Алафрида обучить его правилам, а после и сам научил Аривальда. Поначалу игра его даже захватила. Поле боя, состоящее из клеток, выглядело примитивным, совсем не похожим на тактические карты, но в фигурах легко угадывались обозначения привычных ему боевых единиц, пусть и со странными силуэтами. Неуклюжие ладьи — явственное воплощение тяжелых осадных доспехов, неспешно ползущих по рытвинам и воронкам, чтобы обрушить на противника град фугасных снарядов из своих мортир. Слоны, неудачно прозванные священниками, это, конечно, легкие артиллерийские машины поддержки. Не способные впечатлить броней, они разят врага на огромном расстоянии, сметая все, что оказалось на линии их огня. Пешки — крохотные, мельтешащие под ногами у прочих, пехотинцы. Почти беспомощные сами по себе, они заставляют считаться с собой, прикрывая со всех сторон союзные фигуры и разя вражеские разнонаправленным огнем.