УДВ практически не нанимало женщин-ученых, а тех немногих, кого все-таки брало на работу, заставляло увольняться в случае беременности. Ялоу увольняться отказалась. «Когда мне пришло время рожать, – рассказывала она доктору Юджину Штраусу, своему биографу, – я была уже слишком значимой фигурой, чтобы меня могли уволить. Правило в УДВ было следующим: на пятом месяце беременности вы подавали заявление на увольнение по собственному желанию. Увольнение, а не отпуск. Я всегда дразнила их, говорила, что я – единственный человек, у которого пятимесячный ребенок весит 3,7 килограмма».
Семья и работа в ее жизни часто сливались воедино. Чета Ялоу часто приглашала коллег Розалин поужинать с ними и даже съездить вместе в отпуск. Ее дети проводили выходные в лаборатории. Она ходила туда каждый день, часто после ужина – даже по субботам. Правила УДВ запрещали пускать детей в лабораторию, так что когда они проезжали через главные ворота, Ялоу кричала «Ложитесь!», – и дети прятались на заднем сиденье, пока охрана проверяла документы. Затем они играли с грызунами или делали уроки, пока мама устраивала эксперименты.
В УДВ Ялоу познакомилась с Соломоном Берсоном, врачом-терапевтом, которому очень хотелось заняться научными исследованиями. На собеседовании Ялоу, по идее, должна была брать интервью у Берсона, клинициста без особенного исследовательского опыта. Но вместо того, чтобы слушать ее вопросы, он стал загадывать ей одну математическую загадку за другой. Его интеллект и бравада поразили ее, и она сразу же наняла его. Ему было 32 года, ей – 29. Их первая встреча переросла в дружбу и партнерство на всю жизнь, интеллектуальную связь, которую заключили если не на небесах, то определенно на каком-то научном их эквиваленте.
У Ялоу не было хобби, и она нетерпимо относилась ко всем, кто не соответствовал ее интеллектуальному уровню, так что круг ее друзей ограничивался небольшой группой ученых. У нее было единственное слабое место: лабораторные грызуны. Она каждое утро гладила их, когда кормила, и отказывалась убивать после окончания эксперимента, как было обычно принято. Вместо этого она забирала их себе, так что ее дом превратился в настоящий заповедник морских свинок и кроликов.
Ядро идеи, которая привела к ее эпохальному вкладу в медицинскую науку, началось с простых эндокринологических исследований. В те времена считалось, что гормонов в организме настолько мало, что замерить их уровень невозможно. Кроме того, рассуждая примерно в том же русле, врачи считали, что при гормональном лечении не нужно беспокоиться из-за иммунного ответа. Когда что-то чужеродное (например, пересаженный орган) попадает в организм, иммунные клетки обычно начинают атаковать его. Инсулин, например, в те времена получали от животных, и, хотя большинство животных продуктов вызывало иммунный ответ, считалось, что гормональная терапия его не вызовет, потому что объемы препаратов были просто мизерны.